Маргарита Разенкова - Осень Атлантиды
Больше Таллури ничего не запомнила. Разве что чувство полнейшей безопасности и надежности в его руках. А еще — тихий скрип амуниции, абрис военного шлема на фоне непривычно яркого голубого неба и запах — кожаных ремней, конечно, но и еще, другой, кажется, от его рук — изысканный и терпкий.
«Я запомню тебя, господин, ты спас меня!» — пообещала она.
«И я тебя, маленький зверек, ты забавная».
Никто не заметил их «беседы». Да и длилась она секунды.
* * *А дальше в Храме Жизни долгие месяцы шла программа пробуждения, реабилитации и адаптации их маленького спасенного сообщества к новым реалиям — жизни в Атлантиде.
Жрецы Храма Жизни, что врачевали их, помогая выйти из Зимнего Сна и привыкнуть к новым обстоятельствам, называли своих подопечных «наши северяне», по именам не обращались. Они были, мягко говоря, довольно сдержанны по отношению к детям, враз лишившимся всего самого дорогого, но все же терпеливы и сердечны, можно сказать — несвойственно сердечны для лекарского сословия, сосредоточенного в обыденной своей деятельности исключительно на терапии сознания и тела.
Прогулки по аллеям храмового парка, купания в соленом бассейне, массаж с пахучими маслами и разогретые камни на спину вдоль позвоночника — нельзя сказать, что лечение было неприятным. А еще — в изобилии фруктов, душистого белого хлеба, маисовых лепешек и сыра!
Через несколько месяцев к жрецам в бирюзовых хитонах присоединились их собратья в синих одеяниях — жрецы-педагоги.
Последние были ласковее и знали детей из группы «Тууле» поименно. Правда, на атлантическом наречии имена северян зазвучали немного искаженно. Им слышалось — слишком кратко, звонко, отрывисто-четко. Так она стала Таллури, хотя в Гиперборее имя звучало «Таэллуурия». Она легко согласилась с новым именем.
Воспитатели оставались неизбывно спокойными и доброжелательными, хотя дети-северяне часто капризничали, малыши много плакали, а некоторые подростки отказывались говорить на новом языке, упорно держась между собой телепатического общения, не требующего вообще никакого языка.
Но через год самые упрямые из упрямых были побеждены лаской и терпением жрецов-педагогов и, гуляя по храмовому комплексу и играя в его садах, выкрикивали игровые команды уже на языке атлантов. Они привыкли и полюбили и этот новый язык, и эти новые игры, и эту почти всегда солнечную («Солнце! Так часто!») погоду, и ласковый шум океана («Он кажется теплым, как у нас в Тууле в нагретых купальнях!»), и великолепие вкусных плодов этой щедрой земли.
Позади были ужасы гибнущей родины. Прошло больше года новой жизни, и целый год — без Зимнего Сна. Что ждало впереди? Этим вопросом задавались лишь самые взрослые из них, такие, как старшая сестра Таллури, всегда серьезная и очень ироничная Дэнола. В Тууле ее звали Даэноллаи. Длинновато, право, хоть и певуче, что и говорить. Сестра, в отличие от Таллури, была недовольна своим новым именем. Она вообще многим была недовольна. Может, оттого, что многое помнила? Дэнола часто была печальна и немного раздражена и тогда говорила о непонятном:
«Учеба? Университет? И что дальше? Кому мы здесь нужны?.. — она вздыхала, вглядываясь вдаль, в аквамариновый блеск океана. Потом вдруг оживлялась и, сжимая ладонь Таллури, спрашивала совсем другим, непечальным голосом: — А вдруг мы захотели бы замуж?»
«Замуж?..» — растерянно переспрашивала младшая сестра.
«Ну, да! Что ж тут странного? Впрочем, ты еще маленькая, многого не понимаешь!» — Дэнола с досадой (неужели ее не понимают?) морщилась.
Таллури не понимала. Она взглядывала на Дэнолу исподлобья и сбегала от нее, от ее скучной серьезности, в храмовый сад.
Это был прекраснейший сад, каких она не видывала до сих пор. В его таинственной, густо — зеленой глубине прятались два родника, струящиеся меж влажных блестящих валунов, — холодный (ледяной, до стука зубов!) и горячий, не остывающий никогда, даже в самые ненастные дни. Им нельзя было трогать эту воду, жрецы специально предупреждали! Но Таллури все-таки сунула украдкой палец и в один, и в другой источник. Ну, обожглась немного, подумаешь!
Пусть храмовый комплекс обнесен огромной и ужасно толстой каменной стеной, за которую их выпускают только на ближайший луг за травами и цветами под наблюдением немногословных послушников; пусть сад не настолько велик, чтобы в нем можно было спрятаться; пусть новые уроки (язык, общественные правила, обязательные навыки) занимают все больше времени, зато таких роскошных цветов, таких длинных лиан, таких величественных деревьев в Тууле не было!
И она первая из всех обратила внимание, как много значат в Атлантиде цветы! Например, если надоели уроки, то можно просто подойти к жрецу в бирюзовом, вежливо тронуть его за край ризы и сказать: «Мне так хочется полюбоваться на цветы в этот час дня!» И он отпустит, непременно отпустит!
Но она-то сама уходила в сад вовсе не из-за уроков, а в самом деле из-за цветов! Жрецы не напрасно ей верили. Ведь именно Таллури нашла в самом дальнем углу сада, укромном и тенистом, чудесное и странное растение: единственный, несгибаемо тугой стебель был ровен, как стрела, а жесткие продолговатые листья, повернутые к небу, как ладони в молитве, небывало темны, чуть ли не черны. Таллури привела жреца, и тот ахнул:
«Торнахо! Дитя мое, ты нашла торнахо!»
«Как он цветет?»
«Необыкновенно: раз в год, в полнолуние — и то если случится гроза! Только так! Почему, никто не знает. У него всегда один великолепный багряный бутон, светящийся изнутри, а запах утонченный и терпкий, — жрец подумал и сообщил уже другим, деловитым тоном: — Ароматическое масло из семян торнахо стоит безумных денег!»
«Я хочу знать, как он пахнет, и буду ждать цветения!»
«Не жди: его родина в горах, и маловероятно, что он зацветет здесь. Странно, что он вообще здесь вырос! Но листья торнахо, если их вот так, посильней, растереть в ладони, пахнут точно так же, как цветок».
Таллури растерла жесткий лист между пальцами — прекрасный и терпкий (почему-то удивительно знакомый!) аромат поплыл, слегка кружа голову. Жаль, что она не увидит багряного цветка!
Но это она нашла торнахо, и поэтому ей было разрешено бродить по саду сколько душе угодно. Это утешало и вливало жизненные силы в ее душу, измученную месяцами тоски по родным, по прежней жизни. А может быть, по безвозвратно уходящему детству… «Неужели? Так рано?» Но она осознала это! А значит, детство действительно уходит.
* * *И будто в подтверждение этому заключению пришли новые жрецы, в белых одеждах, серьезные, молчаливые строгие. Они появлялись в Храме Жизни по одному: день за днем — жрец за жрецом, в белоснежных хитонах, они брали за руку каждый по одному ребенку из группы «Тууле» и куда-то уводили. Говорили — для какой-то последней, особой (вродепроверки), беседы.
