Невеста из империи Зла (СИ) - Барякина Эльвира Валерьевна

Все так и вышло.

В институт Миша поступил с первой попытки, и вскоре руководство его заметило и полюбило, как родного.

— Тебя, Степанов, мы будем бросать на самые напряженные участки, — сказал ему секретарь комитета комсомола. — С нового учебного года переедешь в иностранный сектор общаги: будешь помогать иностранцам проникаться нашей прогрессивной идеологией.

Миша рьяно взялся за дело, но… не тут-то было.

Иностранный сектор был укомплектован в основном ребятами из стран третьего мира. Учеба в СССР была престижной, поэтому лидеры прокоммунистических стран присылали туда либо ударников социалистического труда, либо собственных детей и внуков. Но зачастую они были далеко не самыми блестящим студентами.

С первым же соседом по блоку, парнем из Центральной Африки, возникли такие проблемы, что Миша проклял день, когда согласился работать с «заграницей».

Соседа звали Дэвид Кокунада, и по-русски он знал всего три слова: «девочки», «водка» и «расист».

Каждое утро у него начиналось со звуков тамтамов, мощного негритянского хора и криков экзотических животных.

— Дэвид, выключи магнитофон! — колотил кулаком в стену Миша. — Ну имей совесть, в конце концов! Шесть утра!

Но поколебать черного человека не было никакой возможности.

— Ты не должен так со мной разговаривать, — воспитывал он Мишу на ломаном английском. — Я принадлежу к правящей народности нашей страны. Мой папа — личный повар Его Превосходительства. Ты, Миша, будешь сельским учителем, а я буду министром культуры.

К тому же выяснилось, что Дэвид является страстным коллекционером: не бабочек и даже не марок, а просто разнообразного барахла. Уже через месяц ему стало не хватать собственной комнаты, и вскоре к Мише переехал и соседский холодильник, и две коробки из-под телевизоров. В коробках Дэвид хранил стибренные из ресторанов вилки, трусы знакомых женщин и учебники.

Главным сокровищем его коллекции был семикилограммовый чугунный бюст Брежнева, приобретенный на какой-то толкучке.

— Он так похож на нашего главного бога! — умилялся Дэвид.

Вскоре в далекой центральноафриканской стране произошел государственный переворот, и Дэвид отправился на родину — воевать за министерский портфель.

Его последователи были ничем не лучше, и к пятому курсу Миша окончательно понял, что дружба между народами — это не для него.

— Не дай бог, в этом году опять подселят какого-нибудь африканского царя, — делился он опасениями со своим приятелем, Жекой Пряницким. — Надоело! Ненавижу!

— Ничего ты не понимаешь! — отмахивался тот. — Иностранцы — это ж здорово! Шмотки, пластинки, экзотическая любовь…

— Да?! — негодовал Миша в ответ. — А ты когда-нибудь нюхал жареную селедку по-вьетнамски? А слышал, как поют индусы? А знаешь, что такое социальная справедливость по-северокорейски?

— Что?

— Это вымыть половину чайника, а вторую половину оставить соседу по блоку!

— Тогда перебирайся в советский сектор! — разводил руками Пряницкий. — А я — на твое место.

«Перебирайся»… Подобные заявления донельзя раздражали Мишу. Он сам, своим трудом добился этой комнаты. Сколько часов было отсижено на собраниях! Сколько досок перетащено на субботниках! А Пряницкий что для этого сделал? Пару раз поприсутствовал при оформлении стенгазеты?

— Ты москвич, тебе не положена комната в общежитии, — топтал Миша Жекины мечты.

Несмотря на неприязнь к иностранцам, в глубине души он очень гордился своей причастностью к «загранице» и ворчал лишь для проформы.

Трудно было найти двух более непохожих людей, чем Жека Пряницкий и Миша Степанов. Они даже внешне представляли собой полную противоположность: Миша — русоволосый, невысокий и широкоплечий; Жека — темный и вертлявый, как майский комар.

Что их сближало? Пряницкий объяснял это так:

— Я Мишкой маму успокаиваю. Она меня спросит: «Кто твои друзья, сынок?» Не буду же я ей перечислять Генку с Арбата или Майонеза с Бубой-Медвежатником! Они ее напугают. А так приведу домой Степанова, он маме про комсомол что-нибудь расскажет. Или про шефскую помощь… И всем хорошо.

Миша же просто пал жертвой обаяния Пряницкого. С ним было интересно. Он так легко и весело прожигал свою порочную жизнь, так смешно рассказывал байки и передразнивал ближних, что ему можно было простить все — вплоть до хронических долгов по членским взносам.

Но знакомые Жеки порой доводили Мишу до сердечного приступа. Например, он водил дружбу с Коровиным, которого отчислили из института за написанный на парте анекдот:

 «Включаю радио — там Ленин. Включаю телевизор — опять Ленин. Читаю газету — Ленин. Теперь боюсь открывать консервы».

И стоило ради такой ерунды рисковать? Особенно при такой биографии, как у Коровина? Все его родственники сидели — кто за хулиганство, кто за растрату.

За последний год Жека довольно тесно с ним общался: вдвоем они проворачивали какие-то темные спекулятивные делишки.

— Надо поминки устроить, — сумрачно объявил он Мише. — Все-таки товарища потеряли… В неравных боях… Водку пить будешь?

— Э-э…

— Значит, едем к тебе, — сделал вывод Жека.

Миша поморщился. Поминки — дело неплохое, но сегодня в общежитие заселялась новая партия иностранцев, и было бы лучше обойтись без дебошей и пьянства. Ну да как Пряницкому откажешь? Он тут же вытаращит глаза и начнет упрекать в трусости, подхалимаже и предательстве студенческих идеалов.

Пару недель назад Жека устроился в общагу электриком, так что путь в вожделенный иностранный сектор был для него открыт. На этот учебный год у Пряницкого были грандиозные планы: выменивать у иностранцев сувениры и шмотки, продавать их по спекулятивной цене и богатеть, богатеть, богатеть.

— Что, опять лампочки пошел проверять? — спросила Жеку бдительная Марь-Иванна.

— Ага, — с готовностью кивнул Пряницкий.

— А чего ж парень, который до тебя работал, не проверял их каждый день?

— Так ведь он без души к делу подходил!

В результате этих нехитрых переговоров Марь-Иванна всегда пропускала Жеку на вверенную ей территорию. А тот в свою очередь баловал старушку шоколадными конфетами и витиеватыми комплиментами. Ему нужно было здесь примелькаться.

— Ничего, я еще разворошу это сонное царство! — пообещал он Мише, когда они завернули за угол. — Я тут такую коммерцию разведу — мама не горюй!

— И вылетишь из института вслед за Коровиным, — ворчливо отозвался Миша. — Приставать к иностранцам запрещено правилами внутреннего распорядка.

Но воевать со спекулянтскими наклонностями Пряницкого было совершенно бесполезно: когда ему грозила финансовая прибыль, он был готов поменять даже великую Родину на меньшую с доплатой.

Очутившись в своей комнате, Миша достал из кармана пол-литру.

— У тебя есть чем закусывать? — спросил Жека, вытаскивая из тумбочки стаканы.

Миша пожал плечами:

— Вчера последнее печенье прикончил. Хочешь, я на кухню сбегаю, спрошу у кого-нибудь хлеба?

То, что в кухне кто-то варит пельмени, Миша учуял еще из коридора.

У плиты стоял незнакомый парень — судя по всему, один из вновь прибывших иностранцев. Он сразу не понравился Степанову — ну что это такое? Волосы до плеч, на шее цепочка, на плече татуировка…

«Пижон!» — с неприязнью подумал Миша, лазая по шкафам в поисках какой-нибудь горбушки. Но кругом было пусто — ни украсть, ни посторожить. Вчера вьетнамская община отмечала какой-то праздник и вычистила даже соль из общей банки.

Запах у пельменей был весьма волнующий. Миша искоса посмотрел на их владельца.

— Ты откуда? — спросил он по-английски.

Парень широко осклабился и протянул Мише руку:

— Из Соединенных Штатов. Меня зовут Алекс Уилльямс.

Вот это была новость! Еще ни разу в жизни Степанову не приходилось так близко находиться от потенциального противника. В иностранном секторе жили арабы, индусы, поляки… Иногда даже попадались немцы и греки… Но американцев никогда не было.