Брат мужа - Мария Зайцева
– Сева… – голос сел от волнения, пришлось судорожно откашливаться, – Севочка… Ты меня понимаешь? Милый… Ты слышишь меня?
Но муж смотрел на меня все с тем же бессмысленно-отстраненным выражением на лице, от которого мне уже хотелось кричать в голос.
Смотрел, смотрел, не моргая… А затем улыбнулся… И каша, которую, оказывается, он не проглотил, полилась обратно через приоткрытые губы…
Я охнула, принялась поспешно вытирать испачканное лицо, опять возвращаясь к прежнему лицемерному воркованию и старательно отворачиваясь. Потому что, несмотря на то, что Сева ничего не понимал, плакать при нем казалось слабостью.
Да и плакала я уже, сколько можно?
Все эти четыре месяца, бесконечных, жутких четыре месяца, прошедших в плотном тумане ожидания, перемешанного со все ближе подступающей безнадежностью, я плакала. Правда, лишь по ночам, сжимаясь в комок на нашей большой супружеской кровати, бессильно стискивая пальцы в кулак, давя в себе всхлипы. Потому что боялась, что Сева услышит.
Почему-то мне казалось, что он, где-то в глубине своего, покалеченного какими-то негодяями мозга, все понимал, все слышал и рвался ко мне через искореженные нервные окончания.
И плакать при нем – означало проявлять слабость, хоронить его, еще живого…
Эля, навещая меня раз в неделю, никак не комментировала больше ситуацию, хотя постоянно пыталась находить все новые и новые адреса центров реабилитации, каких-то фондов… А затем – хосписов.
Тех самых, куда люди сдают безнадежно больных родственников. Доживать.
Она больше не говорила о том, что я – молодая, что у меня вся жизнь впереди, и надо принимать решение.
Эля видела результаты обследований Севы, я не скрывала ничего. И заключения врачей видела. И прогнозы…
Я была ей благодарна за помощь. И эту молчаливую поддержку. И за итоговое понимание и принятие ситуации.
Честно говоря, не знаю, что бы делала без нее.
Сева проглотил еще одну ложку каши, а потом отвернулся.
Я не стала настаивать, потому что большую часть того, что было в тарелке, он уже съел, перекармливать тоже было нельзя. Встала, унесла тарелку на кухню, вернулась, проверила состояние памперса, после уложила мужа поудобней, укрыла одеялом и включила мультфильмы на телевозоре.
А сама пошла на кухню, прибираться и готовиться к завтрашним занятиям.
По дороге прихватила телефон, проверила баланс. Должен был прийти аванс, я очень на него рассчитывала, потому что запас памперсов подходил к концу, да и специальные мази от пролежней следовало прикупить.
На кухне, заварив себе чай покрепче, открыла ноутбук и в который раз принялась с безнадежностью в сердце изучать сайт медицинских товаров, а конкретно – специальный антипролежневый матрас. Конечно, идеально было бы кровать купить, очень хорошую предлагали, как раз для лежачих больных, чтоб облегчить уход за ними, но там даже со скидкой было совсем нереально… А вот матрас…
Еще раз проверила баланс в приложении банка.
Нет…
Черт, как все на грани, как все тонко.
А где тонко, там и рвется, как обычно…
Где же добыть лишние пятнадцать тысяч? У Эли занимать нельзя, и так должна ей. Коллеги тоже… Они и без того молодцы, так поддержали, собрали довольно крупную сумму, на которую мы с Севой смогли существовать два месяца после больницы, пока я по-новому обустраивала свою внезапно изменившуюся жизнь.
И начальство на работе пошло навстречу, без звука дав отпуск вне графика и отпускные вперед.
Да, мне определенно не на что жаловаться было.
Вот только отпуск закончился, я вышла на работу. На одну ставку, потому что Севу нельзя было оставлять дома одного надолго, а сиделку я не тянула финансово.
Начальство и сейчас пошло навстречу, хотя учителей в школе всегда не хватало, и до всего случившегося мои две прежние ставки не закрывали дыру в штатном расписании. А теперь я даже этого не могла себе позволить.
Вообще, за эти месяцы я прошла все стадии психологической травмы, от отрицания до принятия. И теперь, когда все более-менее устаканилось, пришло в относительную норму, если, конечно, то, что происходило, попадало под категорию нормы, я чувствовала себя как-то странно, словно мушка, застывшая в янтаре. День за днем одно и то же, одно и то же.
Врачи не давали хороших прогнозов, у Севы оказались затронуты какие-то участки головного мозга, которые влияли на все, которые и делали его личностью, моим Севой.
Тем Севой, что так любил меня, так помогал, поддерживал, всегда был опорой. Для которого не существовало никаких нерешаемых проблем!
Он, мой любимый человек, был где-то там, внутри этой ко всему безразличной оболочки, не желающей двигаться, есть самостоятельно, говорить, думать… Он все это мог делать, позвоночник не был поврежден, двигательные функции сохранились… Мог. Но не хотел. И врачи не обнадеживали на этот счет тоже.
Кроме всего прочего, Сева забыл, что такое туалет, а после того, как сняли гипс с обеих рук, отказался тренироваться и восстанавливать их активность.
Массажист от поликлинники, что приходил к нам раз в неделю, делал свое дело молча и уходил. Мужу не становилось лучше, а я не могла себе позволить другого массажиста, платного.
И без того денег едва хватало на самое необходимое.
Ипотека и коммуналка к необходимостям не относились.
Я забирала счета, смотрела на все растущие цифры… И ничего не делала.
Муха в янтаре, да.
Когда-то это должно было закончиться. Чем-то.
Я не думала, отвечая на очередной настойчивый звонок с незнакомого номера, что это закончится так скоро. И так жутко.
– Арина Родионовна Леванская? – мужской голос был грубоват и вальяжен.
– Алина, – в миллионный раз в своей жизни поправила я невидимого собеседника. В том, что абсолютно все мое имя произносили неправильно, я давно уже привыкла и не могла никого винить. Гораздо проще было бы, если б родители в самом деле назвали меня Ариной, а не Алиной…
– Не важно, – оборвал мужчина, – ты – жена Леванского, так?
– Да, – кивнула я зачем-то, хотя никто не мог видеть моей жестикуляции. Обращение на «ты» покоробило, но я почему-то не стала поправлять.
– Ты в курсе, что твой муж занял денег в нашей фирме?
– Денег? – я решила, что ослышалась, – какие деньги? Впервые слышу…
– Ну значит сюрприз тебе, неприятный. Он занял три ляма, под залог квартиры. И уже на три месяца просрочил платеж.
– Но я ничего про это не знаю… – я слышала свой жалкий лепет и понимала, насколько это глупо звучит.
– Теперь знаешь. – Глумился мужчина, – твой мужик приносил наличку, так что завтра ждем сто штук по адресу, который тебе скину сейчас. Если не принечешь, пойдут дополнительные проценты.
– Какие проценты? – у меня опять сел голос, предательски, это самое слабое место у учителя, постоянно подводящее в особо тревожные моменты, – о чем вы вообще? Что за вымогательство? Я ничего не знаю ни про какой долг, никаких документов я не видела…
– У мужика своего спроси, – все так же глумливо посоветовал мужчина.
– Сева болен, – почему-то начала пояснять я, хотя была уверена, что собеседник отлично знает о нашей беде, просто издевается, – они ничего не сможет сказать. Вам придется подождать, пока он придет в себя…
– Ага, до судного дня, – хохотнул мужик, – нет уж, нянька Арина, деньги нужны раньше. И ты их принесешь. Иначе вылетишь из своей халупы на помойку. Да еще и проценты отработаешь.
– Прекратите в таком тоне разговаривать, – я все же пыталась держать удар, несмотря на то, что в голове от ужаса мутилось, – и шантажировать. Я в полицию пойду, ясно вам?
– Ну-ну… – изевательски поощрил мужик, – а после того, как из полиции поедешь, не забудь к нам завернуть. С баблом. Или мы сами к тебе приедем… И возьмем всем, чем сможешь дать. Поняла меня?
– Прекратите! – закричала я хрипло в трубку, но собеседник уже отключился.
Я оторопело слушала тишину в телефоне, а затем, подорвавшись, побежала в комнату, где лежал и смотрел смешариков Сева.
– Сева, – взволнованно позвала я его, – Сева, какой долг? Какие деньги ты взял? Сева? Сева!
Он даже не повернул ко мне головы, продолжая следить взглядом за цветными картинками на экране, и я,
