Чужие - Фло Ренцен
Зато сейчас я встрепенулась, ожила и удивляюсь всему вокруг, кроме себя самой. Будто впервые вижу стены с начинкой из проводки и торчащей арматуры, полы в дождевых лужах, насобиравшихся через зияющие дыры окон…
Вот бы посмотреть на себя со стороны — как я бегу наверх по голой бетонной лестнице, оставляю за собой первый этаж, второй, третий. Будто проламываю дорогу. Должно быть, меня подхлестывает жар внутри. Горячее всего между ног, вот и бегут они быстрее.
Внезапно взгляд мой падает на него — он не растерян, он не передумал. Не выказывает робости, скорее — да, вот она: сейчас по его лицу скользнуло светом лампочки легчайшее подобие усмешки. Еще поярче б «свет», еще отчетливей усмешка, тогда озвучка для нее была бы такой:
«Так вот ты, значит, какая… А как ломалась…»
Но ведь он не это думает. Там, в том подобии улыбки легкое — вот клянусь — восхищение моей — чем, смелостью, авантюрностью? — и уверенное возбуждение, согласное со всем происходящим.
Какая простая штука — желание. Какая сложная. Как искажает все — как выправляет, наоборот.
Четвертый, кажется — и… высоко-не видно, и… восток… где восток?.. Вон, слева Метрополь — да, тут восток, с этой стороны не заливало, полы сухие и… пришли. Когда мы поднялись туда, мое тело выбрало ту сторону.
Я не согласия его спрашивала, когда взглянула вопросительно на него, не подтверждения, что он по-прежнему «в деле». Сама не знаю. Только ответом его глаз на вопрос, который не задавала, было: «Да, годится. Да, я раздел тебя глазами еще в метро. Такая привычка, хоть рассчитывать мне при этом обычно не на что. А раз теперь есть на что, то — да. Ведь я сказал еще в вагоне, что согласен. Я не шутил. И повторяться я не буду».
С чего начнет? Как это будет? Что, если не смогу?
Вопросы, способные поколебать любую решимость, если только она не исходит от какой-нибудь закоренелой нимфоманки, коей до сегодняшнего дня не являлась. Вопросы, которыми не думаю задаваться сама.
Он наклоняет голову вперед, смотрит исподлобья — да это жар. Плотоядно смотрит, хищно, дерзко.
«Да брось» — могла бы я сказать самой себе. «А ты тогда какая?»
Быть может, это взгляд номер четыре, он же «улет мозгов у объекта его рассматриваний». «Не жди ничего хорошего» — «Да мне и не надо».
Он ближе, чем когда-либо с момента нашего не-знакомства, и сильнее, глубже проникает ко мне в ноздри его запах. Вбираю каждый из оттенков и всю композицию, даю запаху просочиться в себя. Будь я вменяема и способна на рассуждения, решила бы, что это все запах его, как если бы вместо «тонны никотина» он вкатил тонну косяков, а меня попросту запахом их одурманил. Как бы там ни было, приближение его и его запах мне нравятся настолько, что я не жду уже, «с чего начнет», станет ли целовать, полезет ли под блузку или сразу между ног — делаю первый шаг: трогаю его за руку.
Взгляд подъехал ко мне вплотную, теперь он — изображение всего, что я только способна воспринимать. Запах пропитал меня, я будто и не чувствую ничего больше. В его действиях нет поэтапности, они вливаются одно в другое. Не уследить за ними — можно лишь предчувствовать или же просто осознавать их, когда они уже случились, замечать вспышку за вспышкой.
Его рука какое-то время не выпускает моей, затем лезет в блузку — тепло как… приятно моей груди от того, что он держит ее своих ладонях. Вернее, только в левой — правая лезет вниз. Левая же скользит от одной груди к другой, и ни одна из них не успевает замерзнуть или соскучиться.
«Он — левша».
Сейчас мне все в нем нравится, от всего вставляет, а значит, нравится и это.
Его правая залезла ко мне под плащ и словно нащупала ту веревочку, за которую нужно дергать, чтобы свалилось все. Он дергает, и все сваливается — скользят по ногам трусики с колготками, долезают до края сапог, там и останавливаются. Сваливаются остатки самоконтроля, сдержанности и элементарной осторожности, как если бы они вообще все это время во мне были. И сваливается с плеч какой-то груз. Становится легко, порывисто.
Я легкая, как перышко и буйная, как ветер, который носит это перышко — я не боюсь стихии, потому что сама — стихия. Поэтому, почувствовав в себе его руку, я не вздрагиваю, а делаю движение навстречу. Не успеваю сообразить, что надо бы расстегнуть его ширинку — не надо, он расстегивает сам. Притягивает к себе мои бедра. От его рук у меня на оголенной попе тепло и приятно.
Он приподнимает меня и входит в меня стоя. Лишь чувствуя его в себе, понимаю, что хотела этого. Насколько хотела. Я ведь позабыла, как это. Но думаю я теперь не это. Я в эпицентре бури, и я сама — эта буря. Только что я дотрагивалась до него, разглядывала, думала о нем, теперь — не то. Мне не до этого. Он где-то там, во мне, попал в мою стихию, лавирует умело, находя себе пути в бешено-жарких воздушных потоках. Такими не бывают они у ветра, но такие они у меня.
Я не забочусь о нем — он и так не пропадет. Я получаю кайф от скольжения его горячего члена во мне. Я не смотрела, какой он у него, но чувствую сейчас: такой, как надо. И орудует он им, как надо. Как надо мне. Вообще, сдается мне, он — это то, что мне оказалось нужно в беспросветной серости, в воспаленности тлеющего переутомления и атрофии духа, мозга, чувств. Я не задумываюсь над тем, что, может быть, и я как раз случайно подвернулась ему под руку. Что и он,
