Мой малыш миллионера - Анастасия Сова
Официанты уже принесли свежие закуски. В ведерке обновили бутылку шампанского. Ведущий снова взялся за микрофон.
Его голос сейчас раздражает. Раздражает все. Думаю лишь об одном – добраться до расчетливой стервы.
Ее образ вынуждает меня ненадолго застыть в дверях гримерки.
Хрупкая. Изящная. Манящая изгибами своего идеального тела.
Длинное приталенное платье вовсе не скрывает привлекательную фигуру. Наоборот, оно слишком открыто для того, чтобы я мог поверить в непричастность Ани к случившемуся.
Глубокий вырез на спине и тонкие, почти незаметные лямки, буквально кричат о том, что девушка вышла на охоту за толстыми кошельками.
Внутри забурлило желание прикоснуться.
Но я одергиваю себя. Не дождется.
– Зачем ты это сделала? – рычу, обращая на себя внимание.
Аня изображает испуг. Натурально играет. Я даже верю. Только вот больше не поведусь. Ни на слезы, ни на глаза щенячьи, что чуть душу не порвали на ошметки, когда мы расстались.
– Отвечай! – гаркаю на нее, чтобы поторопилась.
У меня нет времени возиться с ней.
– Я не знала…
Хватаю Аню за руку и дергаю на себя.
Прикосновение к прохладной бархатной коже едва ли не скидывает меня с катушек.
Она такая, как я помню. Нежная. Светлая. На фоне моих загорелых ладоней кажется совсем белой.
Мне всегда нравилось это сочетание.
«Ты моя, Белоснежка», – шептал я ей, оставаться в стороне. И когда накрывал ее своим телом и обещал никогда не отпускать.
«Моя. Моя Белоснежка».
Темные волосы взмывают в воздух, когда Аня разворачивается, а потом блестящим водопадом снова спадают на плечи.
Некогда полюбившиеся мне губы приоткрываются, и я не могу оторвать от них взгляда. Не получается побороть желание схватить ее, прижать к себе, да настолько крепко, чтобы между нами не осталось ни сантиметра свободного пространства.
Не думал, что сдамся так быстро, что обманщица сумеет вывести меня на эмоции за такой короткий срок. Но она ведь этого и добивалась?
– Врешь, – я все же притягиваю Аню ближе, вбираю носом ее аромат. – Красивая, дрянь. И знаешь об этом. Пользуешься. Только со мной такое больше не пройдет, – убеждаю, скорее, сам себя.
– Это моя работа, понятно?! – совершенно неожиданно она вырывается из моего захвата. – Не веришь – спроси у управляющей, она подтвердит, я ничего не знала, – глаза малышки наполняются слезами.
Гадина. На больное давит. Знает, что слез ее не терпел никогда.
– У тебя больше нет работы, – ставлю в нашем разговоре финальную точку. Вить из себя веревки теперь не позволю. Ни в этот раз. Ни на моей свадьбе. – Ты уволена.
Это просто наваждение. И я от него избавлюсь.
Аня
Я не могу поверить. Просто не могу. Неужели, этот мужчина настолько бессердечен, что лишит меня работы?
У меня уже давно серьезные финансовые трудности, и я очень рассчитывала, наконец, вылезти из долгов, потому что в «Венеции» предлагали достойную заработную плату, и ее вполне хватило бы нам с сыном.
От переизбытка чувств меня пошатывает. Я обессилено хватаюсь за столик трюмо.
Внутри все трясется от обиды и горечи.
Мирон даже не стал слушать меня. Он никогда не слушает. И слышит лишь себя.
Можно из кожи вон вылезти, но так и не добиться успеха в споре с ним. Упертый. Твердолобый. Местами непрошибаемый. За ним всегда последнее слово.
Обида и страх за будущее рвут меня на куски, и я будто физически чувствую эту боль, потому что никто, никто не может ранить сильнее любимого человека.
Наверное, проходит не более пяти минут прежде, чем администратор заглядывает в гримерную.
Я уже знаю, о чем она скажет. Мирон всегда добивается того, чего хочет, и если решил лишить меня работы – он это сделал.
– Я уволена? – робко спрашиваю у женщины, усилием сдерживая в глазах слезы.
– Да, – уверенно заявляет она. – Мне все очень понравилось, но клиент был крайне недоволен. Я не могу оставить тебя.
– Но ведь я хорошо спела, я умею держаться на сцене… – сама не знаю, зачем перечисляю свои достоинства. Мои возражения ни на что не повлияют. Глупо на такое надеяться.
– Когда переоденешься, зайди за оплатой. Вторая дверь направо, – женщина покидает помещение, громко цокая каблуками.
Она даже не ответила мне. Но я ее не виню. Что она могла сделать? Жертвовать престижем своего идеального заведения ради девчонки, которую первый раз в жизни видит?
Смотрю на себя в зеркало. Глаза раскраснелись и блестят от слез. Но плакать не буду. Не стану слабой. У меня есть сынок, мой Макар, ради которого я не сдамся! Уволили из этого ресторана – пойду в другой.
Осторожно стираю пальцем слезу, что все же успела скатиться по щеке.
Вспоминаю образ сынишки, и это заставляет улыбнуться. Единственная радость. Мой пирожочек. Человечек, ради которого я до сих пор не сошла с ума от неразделенной любви.
Мне все еще стыдно за то, что хотела избавиться от него. Но год назад отчаяние задавило меня. Оно неслось мне навстречу бронебойным поездом, и я не смогла его остановить.
Это лишило желания жить, выключило цветные оттенки окружающей действительности. Оставило только серые блеклые будни, в которых появление ребенка и роль матери-одиночки казались еще большей трагедией.
А когда увидела Макара на экране монитора в кабинете УЗИ, совсем маленькую темную точку, поняла, что не смогу лишить его жизни.
– Ваш малыш сейчас размером с рисовое зернышко, пояснила мне доктор. – Но на этом этапе он активно развивается, даже сердечко начинает биться.
Я практически до крови впилась ногтями в ладони. Маленькое зернышко, которое нуждается в моей защите… в моей любви… в ласке… Которое уже стало частью меня… Прямо сейчас. А я трусливо решила предать его.
Так и не смогла сказать доктору, что планирую аборт. Язык не повернулся. Возненавидела себя. Пообещала, что больше никогда и ни за что не предам свое «рисовое зернышко».
И теперь я каждый день прошу у Макарки прощения за то, что могла даже помыслить такое. Мой маленький мальчик. Чудесный розовощекий комочек. Свет, озаряющий мою жизнь.
– Так, это оплата, – администратор кладет передо мной пятитысячную купюру, – а здесь подпись за то, что деньги я тебе выдала.
Ставлю закорючку в ведомости, а пять тысяч прячу в кошельке.
– Спасибо, – благодарю ее за возможность заработать.
