Анатолий Чупринский - Пингвин влюбленный
На Суржика, как гонконгский грипп навалилась депрессия. Для холериков и жизнелюбов депрессия просто беда. Валера ненавидел это состояние. Вялость, раздражительность, апатия. Ему они никогда не были свойственны. Но иной раз даже его «бездумный оптимизм», как выражался Леонид Чуприн, давал сбой. Такое с Суржиком случалось всего раза два в жизни. И вот опять…
Позади три морга, пять отделений милиции, несколько сотен звонков, поездки в противоположные концы города по разным адресам. Дважды Валера, (за немалые деньги!), прорывался и заглядывал одним глазом в реанимационные отделения двух больниц. Результат, ноль! Никакого результата. Надя как воду канула. Испарилась в душном, липком воздухе необъятного мегаполиса, исчезла без следа.
Глупости говорят, будто отрицательный результат, тоже результат. Эффектная фраза, не более того. Возможно, в каких-то там точных науках, это так. В реальной практической жизни, ноль, он и в Африке ноль. Как ни убеждай себя в обратном.
После очередного отделения милиции Суржик автоматически, не задумываясь, подъехал к Дому литераторов. Остановил машину и несколько секунд соображал: зачем, собственно, он сюда приехал? Инстинкт какой-то!
Валера выключил двигатель, запер машину и через центральный вход вошел в буфет первого этажа. Механически с кем-то поздоровался, кому-то кивнул, вежливо улыбнулся буфетчицам, но в голове его была полнейшая торичеллиева пустота. Ни мыслей, ни чувств, ни-че-го! Только чудовищная усталость. Сел за столик спиной к входу в ресторан, долго глазел на чашку черного кофе и сто граммов коньяка в тонком стакане. Зачем он это взял в буфете? Ведь не хотел пить ни того, ни другого.
Кафе первого этажа было непривычно пустым. Изредка какой-нибудь озабоченный литератор или, не менее озабоченная редакторша, стремительно проходили по залу и скрывались за дверьми ресторана. Обеды уже кончился, вечерние ужины еще не начались. Суржик поднял глаза и в тысячный раз принялся рассматривать надписи на стенах.
«Я, недавно ев тушенку, вспоминал про Евтушенку!» — начертал один из остроумцев-рифмоплетов, завсегдатаев Дома литераторов.
«Съев блюдо из пяти миног, не мни, что съеден осьминог!» — чуть ниже подписал сам Евгений Евтушенко. Он тоже довольно часто посещал сие заведение и не мог пропустить выпад в свой адрес. «У поэтов есть такой обычай…».
Валера тупо глазел на эти строчки и никак не мог понять их смысла. Почему-то именно сегодня они представлялись абсолютной белибердой.
— Привет! В одиночестве? И мрачный, яко туча.
Перед его столом с рюмкой в одной руке и тарелкой, на которой красовался бутерброд с красной рыбой в другой, возник Билл Белов, писатель-детективщик. Вообще, он был Игорем по фамилии Булкин, но псевдоним взял соответствующий жанру, в котором с успехом трудился уже много лет. Кто звал его Биллом, кто Игорем. Булкин откликался и на то, и на другое. Худенький, щуплый, с постоянной слегка виноватой улыбкой на лице, он всегда пребывал в ровном элегическом настроении. Никогда ни с кем не спорил. Глядя на него, трудно было поверить, что Игорь долгие годы прослужил в МУРе и раскрыл множество чудовищных преступлений. Потом по болезни ушел со службы и с головой ушел в написание детективов.
Суржик жестом пригласил его за свой столик. Чокнулись, выпили. Белов со смаком жевал бутерброд, Суржик рассеяно курил. Довольно долго молчали. Каждый о своем. По буфету туда-сюда, из ресторана на выход, сновали редкие посетители.
И вдруг Валера, неожиданно для себя, рассказал Белову-Булкину все. Так и вывалил на голову добродушного детективщика все свои горести и напасти. Все морги, больницы, притоны наркоманов и «обезьянники» на вокзалах. Начиная с того момента, когда впервые увидел Надю босой на Никитской улице. Белов слушал очень внимательно. Ему не привыкать. Он и не такое в своей жизни слыхивал. Не перебивал и не оглядывался по сторонам. Редкое качество для писателя, умение слушать другого. Будь он хоть детективщиком, хоть кем! Обычно пишущая братия слушает исключительно самих себя.
— Ты стоял у каких-нибудь истоков? — неожиданно спросил Белов, когда Суржик закончил свою сбивчивую исповедь. — Сейчас, выясняется, каждый стоял.
— Ты к чему это? — нахмурился Суржик. — Юмор у тебя…
— Что?
— Хромает на все четыре лапы!
— Извини, хотел развеселить, — виновато улыбнулся Белов.
— Игорек! Мне не до юмора. Помочь чем можешь?
Белов отрицательно помотал головой. Вздохнул и отодвинул пустой стакан в сторону.
— Завидую, — уставившись в одну точку, тихо сказал Белов.
— Что?
— Повезло тебе. Такое выпадает одному из сотни. У меня ничего такого и близко не было. Никогда. Даже в детстве. Я ее помню, твою Мальву. Рыжее солнышко! Видел, правда, только по телевизору, но тебе повезло. Она не такая как все! — с ударением произнес Билл Белов. Помолчал и добавил. — Даже если вы больше не встретитесь…
— Заткнись! — резко перебил его Суржик.
Билл Белов на некоторое время замолчал. Потом встряхнулся, буквально как собака после купания. Помотал головой, передернул плечами и продолжил:
— В нашу контору ты уже обращался? Значит, больше нет смысла. Есть, конечно, кое-какие связи, контакты. Только какой от них прок. Ну, позвонит кто-то из моих друзей, больших начальников, устроит кому-то разнос, твоя Мальва от этого раньше не отыщется. Поверь мне. Мы все — просто люди. Отнюдь не Боги.
— Знаю! — раздраженно поморщился Суржик. Он уже пожалел, что все рассказал Белову. С ним, кстати, никогда и не был особенно откровенным. Так, привет, привет, как дела? Не более. Так уж устроен человек. Самым сокровенным, даже интимным мы охотно делимся с совершенно посторонними людьми.
— Давно исчезла?
— Больше недели.
Опять некоторое время оба молчали.
— Я, почему спросил про истоки. Извини за неудачную шутку, но… — опять виновато улыбнулся детективщик. — Я, когда в расследовании заходил в тупик, всегда возвращался к истокам.
— Не понял.
— Проводил еще раз осмотр места преступления. Всегда что-то находилось. Твоя Надя, насколько я понял, из детдома? Поезжай туда, поговори, расспроси, что-нибудь обязательно накопаешь. Надо было начинать оттуда.
В вестибюле, по пути в гардероб, Валера столкнулся с поэтом Гейдаром Занзибаровым. Двухметровый рифмоплет был очень известной личностью. В узких поэтических кругах. Настоящий поэт. Будучи родом, то ли из Ташкента, то ли из Душанбе, Гейдар всю жизнь писал длиннющие поэмы исключительно про пустыню. Караваны верблюдов и бесконечные гаремы наложниц кочевали из сборника в сборник. У окружающих возникало ощущение, что они, эти самые верблюды и наложницы, толпятся за спиной у Занзибарова. Или ожидают на улице перед входом в Дом литераторов. И пахло от него всегда какими-то «восточными ароматами». Ходили слухи, он просил знакомых привозить ему из-за границы мужской одеколон «Ароматы Аравии».
