Катрин Гаскин - Дочь Дома
Они ели молча, он ничего не рассказывал о себе, а ей не хотелось начинать цепочку вопросов, которые привели бы обратно к Джонни и обстоятельствам его ухода с «Радуги».
В нем чувствовалась какая-то тяжесть, странно проступавшая на его юном лице и возбуждавшая ее любопытство. Но он был достаточно молод и наивен, потому что смутился, когда она принесла в гостиную пижаму и одеяла. Его английский почти изменил ему, когда он пытался запротестовать, говоря, что это ему не подходит.
Но она настояла на своем и чуть не рассмеялась, когда увидела, как он неловко и недовольно их принял.
— Я полагаю, — сказал он ворчливо, — что для женщины вы слишком высокая.
Хендрик неохотно примерил пижаму.
— Спасибо, — и даже счел возможным улыбнуться. А она вспомнила о Питере Брауне, который плавал с ней летом. Некоторая скованность и робость этого юноши были присущи также и Питеру.
— Хендрик, — спросила она, — ты хочешь вернуться в Остенде? Отсюда ходят пароходы до Голландии.
Он аккуратно разворошил уголь и взглянул на нее.
— Вы поедете в Лондон? — спросил он. — У вас есть машина?
— Да. Я собираюсь вернуться завтра.
— Тогда мне будет очень приятно поехать вместе с вами.
Она кивнула:
— Что ты будешь делать, когда приедешь в Лондон?
— Я не пропаду, благодарю вас. Для матроса всегда найдется работа.
Она не стала больше задавать ему вопросов и попрощалась, оставив его сидящим на корточках перед огнем.
Они отправились в путь около шести утра. Дождь, ливший последние двое суток, прошел. Во фруктовых садах вдоль дороги влага на листьях деревьев дробила солнце на тысячи бриллиантовых звезд. На нивах зеленели нежные колосья.
Хендрик был счастлив и распевал по-немецки отрывки песен. Он гримасничал в притворном ужасе, когда машина с трудом преодолевала подъемы на холмы. Время от времени они видели деревья и обрывки облаков, отражавшиеся в полосках воды, и уток на них, казалось, абсурдно плававших среди облаков. Все нравилось Хендрику, не только яркое сверкающее утро, но и скучные мили пригородов, через которые они проезжали. Вдруг, когда они съехали с северной кольцевой дороги, он спросил, как ему добраться до Ньюпорта.
— Почему Ньюпорт? Ведь ты собирался искать работу в Лондоне.
Она едва ли позволила себе признаться, как выросла ее симпатия к нему. Невозможно было подумать, что она может никогда не увидит его снова.
— Я однажды обещал навестить кое-кого в Ньюпорте. А потом… Существует остальной мир. Малые суда отплывают из каждого порта.
Она ничего не сказала в ответ, но довезла его до Паддингтона. Он стоял на тротуаре, прощаясь с ней, и густо покраснел, смутившись, когда она предложила ему деньги.
— Американец дал мне все, что было нужно.
Она написала разборчивым почерком свой адрес и вручила ему.
— Тогда возьми вот это и напиши мне… Если что-нибудь будет не так.
Он улыбнулся:
— Спасибо, леди. Всего хорошего.
Она отъехала и направилась к дому Тома на Честер-роуд, думая о Хендрике, шагавшем по обочине. Она никогда не узнает, что влекло его в Ньюпорт, даже кто он был и откуда прибыл. Но он запомнится сам по себе, за его молодость и, еще благодаря тому, что он был с ней в продолжение самых напряженных часов ее жизни.
II
Она застала Тома за завтраком. Он оторвался от груды газет, чтобы поприветствовать ее.
— Мора? Заходи. Ты только из коттеджа?
Она кивнула и опустилась на подвинутый им стул.
— Да. Я выехала очень рано.
Том еще не брился и был в пижаме и халате. Он снова уселся за стол, жестом предложив ей кофе. Она отрицательно покачала головой, и он налил только себе. Его движения, то, как он добавлял сахар и молоко, казались ей безумно расчетливыми, в то время как она настраивала себя на то, что должна была сказать. Пожалуй, это он контролировал ситуацию, словно знал, что должен заговорить первым, а не она. И он заговорил.
Закончив размешивать кофе, Том сказал:
— Я ожидал тебя.
— Почему?
— Ты уехала внезапно, Мора. — Он слегка пожал плечами. — Видит Бог, я не принадлежу к числу людей, которые просят объяснений… В частности от тебя. Но я чувствовал, что ты придешь и расскажешь мне, почему уехала. Я не удивился, увидев тебя здесь сегодня утром… Хотя едва ли ожидал твоего приезда раньше конца недели.
— Том, я…
Он оборвал ее:
— Прежде, чем ты скажешь что-нибудь, я должен сообщить тебе следующее: я знаю, что Джонни не был в Лондоне после того, как, позвонив в субботу в Ганновер-террас, он узнал, что ты уехала в коттедж.
Она сказала хмуро.
— Ты подумал, что это имело отношение ко мне?
— Я был почти уверен, что это связано с тобой. Ведь Джонни влюблен в тебя.
Она строго посмотрела на него:
— Ты говоришь «почти уверен». Но это все. Откуда тебе известно, что это правда? В моей жизни нет ничего, что следует скрывать. Ты, как и я, хорошо знаешь, что я не встречалась с Джонни за пределами нашего дома, где, кроме нас, всегда бывало еще не меньше четырех человек.
— А ты никогда не думала, что можно влюбиться и среди толпы? Джонни наверняка влюблен в тебя. Я замечал это всю зиму.
— Если ты это видел, почему ничего не предпринял… Почему ждал?
— Я не ребенок, Мора, полный мелочной ревности. И, во всяком случае, у меня не было полной уверенности насчет твоего чувства… Я понимал одно: что-то было, но насколько это было сильным и как глубоко это тебя коснулось, я не знал. Я потратил зиму, чтобы составить цельную картину.
Он отхлебнул кофе. Наблюдая за ним, Мора видела, что он сдерживает возбуждение, собирается с мыслями, чтобы выразить то, что хочет, выразить ясно и просто. Она подумала вдруг, какой он красивый, несмотря на морщинки, углубляющиеся с каждым годом на его смуглом худощавом лице. В волосах его серебрилась полоска седины в том месте, где была рана. Да, он поседеет рано, думала она, как и его отец. Лет через десять он будет совсем седой.
— Существует лишь два вида реакции, — продолжал он, — на человека, которого ты любишь. Первая — это чувствовать себя непринужденно… Воспринимать другого как часть самого себя. Второй случай — это то, как вы с Джонни реагируете друг на друга. Стоило вам оказаться в одной комнате, даже не рядом и не разговаривая, как вы становились другими существами. Вы разговаривали с другими людьми, но они для вас уже не существовали. Вы избегали смотреть друг на друга, но всегда знали о каждом движении. Я начал понимать, что тебя влекло с такой силой, какой, должно быть, невозможно было противостоять.
