Катрин Гаскин - Дочь Дома
Она устало кивнула:
— Том имеет право знать. Это будет конец нашей близости, и он должен знать причину. Я обманывала достаточно долго.
— Четыре жизни, — сказал Джонни. — Это довольно длинный список, с которым надо считаться, потому что я собираюсь побродить по Европе в поисках какого-то спасения. Но я хочу найти его вместе с тобой, Мора. Вместе мы справились бы с этим. Но нет… Может быть, это ты… Ты мое спасение. Возможно даже, что мне предстояло полюбить тебя и потерять тебя, для того чтобы ощутить толчок, чтобы двигаться дальше. Может быть, я научусь жить в мире с самим собой. Или познаю в конце концов, что мира как такового не существует, и оставлю свои попытки. Что бы там ни было, я скоро к этому приду.
Они замерли в долгом поцелуе, едва ли веря, что это конец их любви и совместной жизни. Лицо Моры было еще мокрым от слез, а когда он нагнулся к ней ближе, она увидела капельки пота у него на лбу. Наконец, она отстранилась от него:
— Сможешь ли ты простить меня за это? Существует ли такая вещь, как прощение за ошибку любви? Имеет ли кто-нибудь право на прощение?
Ее руки тяжело скользнули вдоль его тела. Сдерживаемые слезы угрожали политься вновь.
— Джонни, уходи поскорее. Я не вынесу этого больше.
Он с отчаянием посмотрел по сторонам. Все еще не отпуская ее, он осмотрел пустынные пирсы наверху.
— Я найду кого-нибудь, чтобы он сопровождал тебя назад.
Она покачала головой. Он увидел слезы на ее щеках, блеснувшие на солнце:
— Я часто одна управлялась с «Радугой».
— Ты попадешь в беду, если будет сильный ветер. И тебе не придется спать… Тебе нельзя плыть одной. Я найду кого-нибудь. Если я обойду несколько столовок, кто-нибудь обязательно найдется.
Он снова заключил ее в объятия и поцеловал. Это была лишь тень, лишь воспоминание об их поцелуях. Было такое чувство, словно он уже ушел.
— Прощай, Мора.
Джонни повернулся и подхватил свою куртку. Она посмотрела, как он достиг края каменных ступенек и подтянул «Радугу» поближе, а потом, накинув куртку на плечо, пошел по пирсу.
Она спустилась в каюту. Там было темно и жарко. Солнце отбрасывало по воде маленькие танцующие лучики через иллюминаторы, перемещаясь чудесными зайчиками по полированным панелям. Она медленно опустилась на одну из коек. Ее тело казалось бесхребетным от апатии.
Когда она пришла в себя, ее первым осознанным желанием было найти сигарету. В кармане брюк она обнаружила лишь пустую пачку. Мора отбросила ее в сторону и быстро подошла к буфету. Там не было ничего. Она начала раздвигать подушки и нашла прижатую к обшивке пачку с двумя сигаретами. Это были американские «Филип Моррис». Целлофан и обертка смялись, Джонни забыл их, когда сидел тут минувшей ночью.
Она зажгла сигарету и вышла на палубу. Яркий свет ослепил ее. Приложив пальцы к глазам, она ощутила легкую боль в раздраженных веках, оставшуюся после рыданий. Взглянув на часы, Мора увидела, что прошло уже более двух часов, как Джонни покинул ее. Теперь солнце жгло сильно. Порт продолжал жить своей жизнью. Она села и посмотрела вокруг невидящими глазами.
Прошедшие два часа оставили сильную и острую боль. Никогда в жизни она не хотела бы вновь испытать такое. Но Мора понимала, что нельзя навсегда избавиться от этого чувства, что оно снова и снова будет терзать ее. Придется продолжать жить с этой болью утраты. Постепенно горе будет глохнуть, хотя никогда не исчезнет полностью. Первым делом нужно поверить в его уход, и эта вера была достигнута за два часа мучений. Появилась возможность увидеть, как изменится жизнь. Она больше не будет носиться с постоянной мыслью о Джонни, с мыслью, которая за последние месяцы стала близкой к надежде. Реальность его существования исчезла. Сам Джонни был потерян для нее; Том был потерян тоже. Она отбросила обоих разом и осталась одна, испытывая одиночество, подобное покою и уединению этого маленького суденышка в сутолоке порта и хохоте чаек.
Она прикуривала последнюю сигарету, когда услышала голос, позвавший ее с пирса. Обернувшись, Мора увидела светловолосого юношу лет девятнадцати, стоявшего на берегу в толстой матросской куртке.
Он спросил по-английски с акцентом:
— Это вы леди, которая направляется в Гарвич?
— Да.
Ничего не добавив, он быстро сбежал по ступенькам и подтянул «Радугу» поближе к кнехту.
— Меня прислал американец, — сказал парень и вскарабкался на борт. Мора предположила, что он был скандинавом; его английский был лучше, чем обычно бывает у моряков.
— Вы готовы отправляться? — спросил он. — Нам нельзя задерживаться дольше из-за прилива.
— Да, — сказала она, принимая его полностью и окончательно, потому что это был выбор Джонни.
Шторм, разразившийся, когда они были в открытом море, задержал их почти на сутки, заставив бороться с морской болезнью и не оставив никакой надежды приготовить еду на печке камбуза или защитить съестные припасы от воды. Хендрик был ловок. Мора утомленно подумала, что не смогла бы завершить переход без его помощи. Завернувшись в жесткие непромокаемые костюмы, они вошли в гавань Гарвича к вечеру следующего дня при слабом тумане, спустившемся с серого неба.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
В поселке, конечно, заметили прибытие Моры трое суток назад, как и заметили автомобиль Джонни у якорной стоянки. Мора обдумывала все это, когда поднималась с Хендриком к коттеджу. На это также ясно указывали заново уложенные дрова в камине гостиной и банки с едой, лежавшие на кухне. Не было свежего хлеба и молока, но она увидела яйца в миске, а также масло и сахар, которых не было раньше. Поселок, подумала она, так и не решил для себя, когда она вернется и надолго ли. Не знали наверняка и о том, что Джонни приехал один.
Если кто-нибудь заметил, что она возвратилась с Хендриком, то сейчас же закипят рассуждения насчет его личности, а отсутствие Джонни или Ирэн месяцами будет служить любимой пищей для разговоров. Она так привлекала к себе внимание, что нельзя было шевельнуть занавеской или разжечь огонь, чтобы окружавший ее мирок не узнал об этом.
Хендрик, стоя рядом, нетерпеливо указал на миску с яйцами.
— Можно мне приготовить их? — сказал он. — Я готовлю хорошо.
Она вспомнила их голод и тошноту на обратном пути.
— Да, если умеешь.
Они съели приготовленный Хендриком омлет с сухарями, консервированные груши и выпили крепкий черный кофе. Он воспринял ее похвалу спокойно, словно был пожилым человеком, у которого за плечами долгие годы жизни и множество таких же трапез.
