Полина Поплавская - Вечер в Венеции
А потом они вместе стояли на деревянных подмостках в ярком свете софитов и наблюдали, как веселится и безумствует толпа. Рядом, болтая ногами и звеня бубенчиками на колпаке, примостилась Фаустина. Она была неотразима в роли королевского шута, и Божена хохотала, слушая остроумные замечания, которые та отпускала направо и налево.
Королевская чета тоже дурачилась как хотела. Божена распотрошила мешок с подарками, торжественно врученный им после венчания. Сначала они затеяли шутовское сражение, осыпая друг друга конфетти из найденных в мешке огромных хлопушек. Взрываясь, разноцветные хлопушки страшно дымили, и Божена с запутавшимися в ее густых волосах горстями конфетти, закашлявшись, выбралась из окутавшего их облака дыма и увидела, что на площади развернулась настоящая битва, сопровождаемая хлопками, треском и дымом. Россыпи конфетти взлетали в воздух, осыпая головы и плечи ряженых и уже засыпав всю площадь пестрым разноцветным слоем.
Оглядевшись, она заметила, что с другой стороны помоста на него карабкается огромное Ухо. Выкрикивая грозные ругательства, за ним гонится толстый Нос на тоненьких ножках. Потом Нос стянул Ухо с помоста и они пустили в ход ножи из посеребренной бумаги. Вдруг Нос схватился двумя руками за свои ноздри и страшно завопил. Он долго стонал и корчился в кольце плотно обступивших драчунов зевак, пока кто-то не подставил ему стул. Ухо, все это время заботливо суетившееся рядом со своим недавним заклятым врагом, присело у его ног, запустило руку в одну из зияющих ноздрей и после долгой возни вдруг извлекло оттуда еще один, точно такой же нос, но размером с человеческую голову. Ухо торжественно понесло кукольный нос по кругу, и Божена услышала, как в хохочущей толпе закричали: «Riuscito parto!»[6] – и поняла, что присутствовала при удачно разрешившихся родах.
На этом представление завершилось, но публика, еще больше развеселившись, долго не выпускала Нос с Ухом из круга, и те весело плясали под свист и улюлюканье толпы.
А потом Ухо, смешно барахтаясь в сцепленных руках, вырвалось из круга, подбежало к стоявшей на помосте Божене-Королеве и бросило ей под ноги что-то розовое. И у нее в руках оказался новорожденный – очаровательный пухленький Носик с глазами-пуговицами и болтающимися веревочными ножками.
А потом на сцену вскарабкался странный господин в черной мантии, какие в старину носили ученые. Под мантией у него была черная куртка, черные короткие панталоны на поясе с медной пряжкой и черные туфли с такими же бантами. Костюм оживлялся большим белым воротником, белыми манжетами и белым платком, заткнутым за пояс. Под черной маской, прикрывавшей только лоб и нос, пылали ярко нарумяненные щеки.
Сняв с головы черную шляпу с огромными, приподнятыми с двух сторон полями, он согнулся в преувеличенно низком поклоне. Божена хотела уже было поклониться в ответ, но незнакомец, молча отстранив ее, повернулся к сидящей прямо на голых досках Фаустине-Арлекино. Бросив взгляд вниз, Божена заметила, что те, кто глазел минуту назад на пляски Носа с Ухом, переместились поближе к сцене и поутихли в ожидании следующего представления.
Звякнув бубенцами, Арлекино встал и изобразил учтивое внимание. И тут началось. Доктор – а по крикам из толпы Божена поняла уже, что за маска почтила их своим вниманием, – открыл рот и, не останавливаясь и не снижая тона, выдал примерно следующее: «Флоренция – столица Тосканы; в Тоскане родилось красноречие; королем красноречия был Цицерон; Цицерон был сенатором в Риме; в Риме было двенадцать цезарей; двенадцать бывает месяцев в году; год делится на четыре сезона; четыре также стихии: воздух, вода, огонь, земля…»
Сначала Арлекино слушал Доктора внимательно, потом стал переступать с ноги на ногу, изображая нетерпение, и выразительно трясти головой, пытаясь отогнать от себя этот назойливый град ученой белиберды. Когда речь зашла о стихиях, Арлекино, крича, что у него началась мигрень, побежал по сцене, пытаясь убежать. Доктор, прервав с сожалением свою речь, бросился вдогонку и вскоре поймал свою жертву. Держа Арлекино за большую пуговицу, болтающуюся на животе, он привел его назад и, уже не отпуская, продолжил: «…землю пашут быками; быки имеют шкуру; шкура дубленая становится кожей; из кожи делают башмаки; башмаки надеваются на ноги; ноги служат для ходьбы; в ходьбе я споткнулся; споткнувшись, пришел сюда, чтобы вас приветствовать».
Сказав все это, довольный Доктор удалился, а Арлекино, на радость хохочущей публике, в изнеможении упал на сцену и начал исступленно биться о доски головой.
Божена, не ожидавшая ничего подобного, хохотала до упаду. Но вскоре оказалось, что снова пришел ее черед действовать.
Оглядевшись, она не увидела на сцене Короля. Решив, что ее роль на этот раз окочена, она собралась уже было спрыгнуть со сцены и скрыться в толпе. Но тут послышалось дикое хрюканье, и к помосту подкатила расписная тележка, запряженная парой коричневатых свиней. Всем этим повизгивающим и бренчащим безобразием правил Король в сбившейся набок короне и обмотанной вокруг пояса мантии. Он поманил ее жестом, и Божена спрыгнула на руки ближайших зрителей и тут же оказалась в тележке.
И они помчались. В глазах Божены мелькали свиные хвосты, перепуганные и смеющиеся лица, факелы, маски. Она уже не понимала, где они и куда несутся эти оголтелые животные, но вот лихой возница натянул вожжи – и их увитая лентами тележка резко остановилась. Площадь осталась позади, они стояли на морской набережной.
Удерживая одной рукой поводья, тянущиеся к слегка присмиревшим свиньям, Король помог ей сойти и, сказав ей лишь «Ciao»,[7] с хохотом помчался дальше, а Божена, не помня себя от усталости и множества ночных впечатлений, дошла до пристани и, спустившись в одну из гондол, отправилась в гостиницу и там, едва успев скинуть свой королевский наряд, заснула крепко и безмятежно.
Глава 21
Томаш, который так никуда в эту ночь и не пошел, спустился поутру в пустынный холл. «Все безумцы еще спят», – раздраженно подумал он и присел в большое кожаное кресло с утренней газетой в руках. Из стопки других он выбрал именно эту, заметив множество фотографий, пестревших на ее страницах. Почти не понимая по-итальянски, он лениво перелистывал газету от конца к началу, рассматривая карнавальные виды – парад масок, довольные смеющиеся лица… Солнце, пробиваясь сквозь полуоткрытые створки жалюзи, постепенно меняло свой цвет с сочно-розового на бледно-желтый, и под его лучами на мизинце у Томаша ярко поблескивал небольшой перстенек, подаренный ему Боженой на свадьбу. Он давно уже не носил его, но, собираясь в Венецию, решил почему-то надеть.
