Барбара Хоуэлл - Простая формальность
В четыре часа Клэй сделал попытку заставить ее выйти.
— Звонила Нэнси и сказала, что не придет, так что все в порядке. Когда ты появишься?
— Завтра. Уходи.
— Синтия, не дури. Открой мне. — Она промолчала. — Все тебя ждут. Послушай, я уже поставил индейку в духовку. Сам ее начинял.
— Ну сам и ешь. Я до завтра не выйду.
— Для чего ты все это устроила? Хоть бы девочек пожалела! На них лица нет.
— Завтра они об этом забудут. — Лица на них нет не столько от огорчения, сколько от неловкости, подумала она. Все равно неприятно. Очень жаль. Но они тоже не раз ставили ее в неловкое положение. Она же это пережила. И они переживут.
— Ну и денек ты им устроила! Да и не только им — всем!
Она промолчала.
— Неужели даже есть не хочешь? — Он начинал злиться. После короткой паузы добавил: — Я выломаю дверь.
Она по-прежнему не подавала голоса. Ее мать всегда говорила, что взломает дверь и ни разу этого не сделала, и Клэй не сделает.
Тогда он попробовал зайти с другого конца:
— Не хочешь посмотреть свои подарки? А я-то старался, выбирал!
— Не хочу, — ответила она наконец.
— Зато мне интересно, что ты мне приготовила.
— Твой подарок в шкафу в кладовке. Пойди, достань и распакуй.
Она купила ему у Марка Кросса дорогой кожаный набор для деловых бумаг. Одна только коробка для входящих документов стоила двести двадцать четыре доллара девяносто пять центов.
— Какая муха тебя укусила?
— Не знаю. Уходи.
Рождественскую ночь она провела в спальне. На рассвете, безумно голодная, она открыла дверь и на цыпочках прошла через холл в кухню, как в детстве.
Пол был начищен, кухонные столы и раковины отдраены до блеска, вымытая посуда расставлена по местам. Чувствовалась рука опытной хозяйки — мать потрудилась на славу.
Даже не присев, стоя, она съела целую индюшачью ножку, клюквенный соус и всю оставшуюся начинку. Потом вернулась в спальню, снова легла в постель и открыла дверь только тогда, когда Клэй пришел переодеться перед уходом на работу.
Было видно, что он изо всех сил старается держать себя в руках. Двигался как на протезах, натянуто поблагодарил ее за набор. Выложил перед ней четыре роскошно упакованные подарочные коробки.
Она посмотрела на свертки, потом на глубокие складки, пролегшие вдоль щек Клэя, на его недоумевающие глаза. После виски и транквилизаторов все воспринималось болезненно остро.
— Извини меня за вчерашнее, — поспешно сказала она и, повернувшись к нему спиной, стала застилать постель.
— Разве ты не посмотришь подарки? — Он говорил с ней, как взрослые говорят с дефективным ребенком.
— Потом. Девочки в порядке?
— Нет.
— Я объяснюсь с ними, когда они встанут. Где мама?
— Она уехала вчера вечером.
Синтия оставила его переодеваться и ушла на кухню сварить себе кофе. Останься она с ним, пришлось бы объяснять, почему она так себя вела, но у нее не было вразумительного объяснения. Ей нечего было сказать в свое оправдание, так что на понимание рассчитывать не приходилось.
Он ушел из дома не попрощавшись.
Собравшись с духом, она вернулась в спальню, где лежали его подарки. От одного взгляда на коробки ей стало стыдно. Мучительно стыдно, хотя она и понимала, что именно этого Клэй и добивался.
Она не чувствовала никакой гордости и никакого удовлетворения от того, что сделала. И спустя многие месяцы, когда она вспоминала этот день, она по-прежнему была не в состоянии понять, откуда взялся этот сгусток ярости, этот паралич, сковавший все ее нормальные чувства и заставивший ее запереться в своей комнате. Как было бы удобно сказать, что все произошло из-за Нэнси и приписать все ревности. Но то, что она тогда испытывала, имело совсем иное происхождение, это было куда более примитивное чувство, чем сложная комбинация эмоций, называемая ревностью.
Она медленно разворачивала подарки, разрезая ножницами ленточки и откладывая их в сторону, чтобы потом аккуратно свернуть и спрятать. В коробочках из магазина Картье был массивный золотой браслет и двойная нитка крупного жемчуга с золотой застежкой, украшенной рубинами. В коробке побольше лежала сумочка из мягкой тем-но-серой кожи. И наконец в последней, самой большой коробке лежало норковое манто. Она надела его поверх ночной сорочки. Манто сидело превосходно. Он действительно расстарался. И мех был превосходного качества, шелковистый, блестящий. Она с почтением погладила его. Норковое манто! — мечта домохозяек. Что ж, пусть так. А кто она сама, если не домохозяйка?
Не снимая манто, она надела браслет и жемчуга. Потом долго сидела, съежившись, на кровати, держа на коленях сумочку. Его подарки — она испытывала почти физическое ощущение боли, когда думала о них. Постепенно, как будто по телу распространялась инфекция, ее стало охватывать раскаяние. Не столько из-за того, как она поступила, сколько из-за того, какой никудышный она человек.
Она поклялась никогда больше не запираться в своей комнате. Стать, наконец, взрослой. Научиться управлять собой. Но она понимала, что главное впереди.
Глава двенадцатая
Клэй искренне считал, что у него легкий характер. В сущности именно поэтому он так негодовал, когда Мэрион ушла от него и потом еще стала всем рассказывать, как она была с ним несчастна. У нее не было никаких оснований так его ненавидеть и отсуживать у него такие бешеные деньги.
Даже когда она вела себя из рук вон — скажем, заводила интрижку на стороне, оставляя столько торчащих концов, что и школьник бы догадался, или ела его поедом с утра до ночи, или пренебрежительно отзывалась о нем в присутствии детей — он никогда ничего не делал в отместку. За все эти годы он ни разу ее не ударил, не накричал, не переставал давать ей денег. Не в его характере было причинять женщинам боль.
Он действовал обдуманно, рационально: изо всех сил сдерживал ярость (а она пылала огнем) и старался поскорее выбросить Мэрион из головы. Этого он добивался, пускаясь в какую-нибудь рискованную авантюру с акциями, или, что бывало чаще, целиком отдаваясь завоеванию очередного женского сердца.
Поэтому, когда Синтия испортила Рождество и поставила его в неловкое положение перед детьми и вообще повела себя вопреки всем его представлениям о том, как следует держаться в присутствии всей семьи, он поступил как всегда: постарался быть выше этого и стал ждать, чтобы начался процесс забывания. Ему не пришло в голову ругаться с ней, лишать ее рождественских подарков или мелочно наказывать ее. Он даже ни разу больше не упомянул о том, что случилось. Наоборот, он тщательно следил за тем, чтобы говорить с ней ровно, без натяжки, не допускать взаимных упреков и старался не оставаться с ней наедине. Вечерами он сводил обмен репликами до минимума, первый ложился в кровать и, когда она приходила в спальню, притворялся, что спит.
Реакция Синтии на его уход в себя была в чем-то похожа на реакцию Мэрион. Она рассеянно передвигалась по квартире, словно чувствовала себя не у дел. Начинала говорить и, не закончив фразу, замолкала, и еще готовила превосходную еду. Так вкусно он не ел со времен жениховства. Он ни словом не обмолвился о том, что произошло на Рождество. По опыту своей жизни с Мэрион он знал: стоит только поднять вопрос о причинах этого бунта, как начнутся бесконечные обсуждения их семейной жизни, взаимоотношений и всех тонкостей эмоционального состояния обоих, то есть на самом деле обсуждаться будет его эмоциональное состояние — как она себе это представляет.
По его глубокому убеждению, ничего хорошего из этих супружеских «разговоров начистоту» выйти не могло, хотя психиатры и консультанты по вопросам брака усиленно их всем рекомендуют (не без корысти, будьте уверены: чем больше семейных пар вовлечено в бесконечные выяснения отношений, тем больше у них клиентов), — и если вовремя не остановиться, новые неприятные сюрпризы вам гарантированы.
Ему повезло: позвонил Джеральд и сказал, что одна известная инвестиционная фирма может устроить приобретение контрольного пакета акций государственной нефтеперерабатывающей компании, которая прежде считалась закрытой для частного капитала. Лихорадочная деятельность, вызванная этим важным сообщением, почти не оставляла ему свободного времени — нужно было срочно разобраться с собственным инвестиционным портфелем, шепнуть словечко кое-кому из верных людей в обмен на кое-какую ценную для него информацию и вместе с Джеральдом придумать, каким образом «не засвечиваясь» заполучить желанный контрольный пакет.
Помимо бурной деловой жизни, он дважды встречался с Сэнди Имис у нее дома. Его роман с Сэнди начался в 1974 году, и притом весьма бурно. Сэнди была славная грустная старая дева, примечательная своей застенчивостью и еще тем, что всегда за все благодарила, потому и он относился к ней по-доброму. Возможно их связь продолжалась бы не один год, если бы она сама не порвала с ним, объявив, рыдая, что выходит замуж за актера, в которого была безответно влюблена с двадцати трех лет.
