Барбара Хоуэлл - Простая формальность
В предыдущее Рождество, год назад, на нее тоже что-то нашло, но тогда, в отличие от нынешней ситуации, все ее дикие выходки в конце концов помогли ей вернуться в нормальное состояние.
Эл Джадсон пришел к ней, когда девочки уже улеглись. Они решили провести вечер в каком-нибудь из дискобаров для голубых на берегу океана в Лонг-Айленде.
Почти час они кружили на машине в сырой бесснежной ночи, пока не нашли наконец подходящую дискотеку. Она была устроена в старом амбаре, местечко было мрачное, сомнительное, явно под контролем мафии. Мужчины щеголяли во французского покроя рубашках, обтягивающих их плотные мускулистые торсы. У всех была короткая стрижка и гладко выбритые, лоснящиеся щеки. Воздух был пропитан сексом, примитивным и откровенным плотским желанием — тело, только тело, ничего другого для них не существовало.
Они с Элом и еще две-три неуместные здесь нормальные пары танцевали в окружении всех этих распаленных мужчин; ноги дергались от непроизвольных конвульсивных сокращений мускулов, а в голове бились непристойные, похабные мысли.
Потом, возбужденные музыкой, спиртным и откровенно вызывающим поведением всех присутствующих, они вернулись на темное пустое шоссе и решили поехать к дюнам. Соленый холодный ветер сотрясал машину Эла, мысли путались. Когда машина остановилась, она выскочила и побежала по неровному хрустящему песку к дюнам. В этот день они казались круче, чем обычно — какие-то ненормальные горы, словно специально для ненормальных людей с извращенным сознанием.
То и дело оступаясь и падая на мокрый и холодный песок, чувствуя, как руки и нос у нее коченеют от холода, хотя голова работала необычайно четко, она вдруг ощутила себя молодой и свободной, еще не знавшей материнства. Луны не было, только звезды светили, шумел океан, завывал дикий ветер, и она впервые с такой пронзительной ясностью осознала, насколько огромен мир и как ничтожно мал человек.
Сидя на обломке бревна посреди пляжа, она повернулась лицом к океану и начала кричать.
— Нет, нет, нет! — орала она, обращаясь к Млечному пути, медведицам и прочим животным там, на небе. И к Богу.
Хотя она не часто думала о Боге, но в ту ночь на берегу, на черном краю бездны, она знала, что Он там. И она хотела воспользоваться случаем и дать Ему знать, что один ничтожный человечек думает обо всем этом: о жизни, о своем месте в ней, и об этой чудовищной, дикой лжи, которая называется Рождеством.
Эл, который носился по пляжу в поисках бумажника, выпавшего из кармана, принялся трясти ее за плечи:
— Бога ради, перестань кричать, Синди!
Он готов был мириться с чем угодно, но этого крика в пустоту выдержать не мог.
Ей хотелось кричать и кричать, но чтобы не действовать ему на нервы, она побежала к краю воды, надеясь, что шум волн заглушит ее голос, который становился все громче, надсаднее.
— Нет, черт побери, нет, нет!
Ветер подхватил ее крик и унес куда-то вдаль, быть может, на вечное хранение. Ей отчаянно хотелось верить, что где-то каким-то образом будет отмечено, что она сказала «нет» своей судьбе и своему миру. Это были блаженные минуты, лучше всякой молитвы.
Сейчас, лежа в постели — совсем одна, какое счастье! — она пыталась воскресить в памяти этот безумный взрыв эмоций, вновь ощутить мощь океана, его рев. Ее рев. Ничто на свете — ни удар грома, ни пронзительные крики птиц — не могло передать глухой ропот и недовольство мира лучше, чем этот суровый, протяжный, ритмичный рев Атлантического океана в ночи.
Только океан, огромный, угрюмый и неутомимый, мог пробиться к Богу и донести до него все разочарование земли. И выразить Ему признательность, но не за то, что он подарил миру человека, чье рождение надобно почитать за великий праздник. Она считала, что жертва Иисуса оказалась напрасной: ничего не изменилось, и бессмысленные страдания, и неразрешимая тайна бытия как существовали, так и будут существовать вечно — до его рождения, при нем и после него. Да, бедная Вифлеемская звезда, тщетны все твои усилия.
Отыскав бумажник, Эл счел за лучшее поскорей убраться с пляжа. Он взял ее за руку и потащил по дюнам к автомобилю. Они поехали к мотелю у Риверхеда, хозяевами которого оказалась пожилая чета индийцев. У жены из-под искусственной шубки виднелось сари. Муж, кланяясь и потирая худые смуглые руки, приветствовал их в своей пустой гостинице. Оба они, как и вообще все люди иных рас и наций, волею судеб оказавшиеся в Америке, чувствовали себя неприкаянными и подавленными перед лицом охватившего страну повального рождественского безумия. Им все это было чуждо. Единственная веточка остролиста, наспех примотанная к кассовому аппарату, говорила красноречивее всяких слов.
В отведенном им бунгало стояла двуспальная кровать, тумбочка, дверцы которой не закрывались, и маленький столик с клеенчатой, прожженной сигаретами скатертью. В Синтии сразу же заговорило чувство вины. Что я делаю, твердила она про себя, надо немедленно возвращаться домой. Девочки там одни, тихо спят в своих кроватях и видят во сне прекрасных волшебниц. Они все еще требовали, чтобы она клала подарки им в чулки. Утром приедет ее мать и привезет сливовый пудинг, который она целый месяц пропитывала бренди. На входной двери рождественский веночек, а под ним на крыльце ярко-красные резиновые сапожки Бет и Сары.
Эл повесил куртки в так называемый гардероб, попросту говоря — вешалку, прикрытую дешевой пластиковой занавеской в синий цветочек.
— Давай уйдем отсюда, — предложила она Элу. — Давай вернемся на берег, — и будем кричать, перекрикивая ревущий океан, а может быть, не раздеваясь вбежим в воду, заранее набив карманы камнями, и утопимся, как Вирджиния Вульф и другие безумные женщины.
— Полно, Синди. Я уже заплатил за комнату. Давай используем ее на все сто, — ответил он, кладя руку ей на грудь, целуя ее и подталкивая тихонечко на покрытую ворсистым покрывалом кровать.
Нет, да, не могу, ладно. Противно все. О Боже… Эл, Эл, Эл!
Потом — тили-бом, тили-бом, тили-тили-бом! Он включил радио. Невыносимо жизнерадостная музыка заполнила всю комнату, словно запах аэрозоля, вытесняя ее стоны и мысли, как посторонние малоприятные запахи. По ковровой дорожке пробежал таракан, и затем она услышала, как в ванной скребутся мыши. Началась реклама масла для нагревателей. Эл перевернулся на спину и мягкими ладонями погладил ее влажные от пота обмякшие бедра.
Ей хотелось вместе с ним снова оказаться в дюнах — бегать, прыгать от радости в промокших, запачканных песком куртках, как это делают первооткрыватели, достигшие заветной цели своего путешествия, края земли, того места, где, по представлениям древних, непременно сорвешься в пропасть и упадешь прямо в объятия Сатаны, — и там обнаружишь, что даже здесь, на краю бездны, твоим глазам по-прежнему открывается одна только неизвестность.
И после всех этих мыслей очнуться в грязной комнате мотеля, кишащего мерзкими насекомыми (небось и в матрас забрались) — было от чего прийти в смятение. Она застонала, вздрогнула, заворочалась в постели рядом с Элом. Она, большая грешница, чувствовала себя как никогда беспомощной.
Не сердись, не грусти, нет причин для тоски — Санта Клаус к нам в город идет. Иде-е-е-ет!
Музыка гремела то ли в соседней квартире, то ли в другой комнате, то ли у нее в голове.
Воспоминания об океане и о том, как Эл терпел ее вопли и крики (правда, если по справедливости, он потом вознаградил себя в постели), вызывали у нее приступ чудовищной тоски, ностальгии по чему-то ушедшему безвозвратно.
Закрыв глаза, она приказала себе прекратить бессмысленное самокопание, иначе никакие транквилизаторы не помогут, а она очень на них рассчитывала.
В два часа она все еще спала. Ее разбудил стук в дверь. Потом послышался громкий встревоженный голос ее матери, в котором нетрудно было уловить упрек.
— Клэй приготовил тебе такие прекрасные подарки. Он со мной делился. Слышишь? Вставай быстро! — Она говорила так, словно ее взрослая дочь опять превратилась в девочку.
Синтия отделалась от нее так же, как в детстве, воспользовавшись простейшим приемом — не отвечать. В последний раз она запиралась в своей комнате, когда ей было лет десять, но сейчас, в свои тридцать восемь, лежа в постели, оцепенев от злости и наглотавшись транквилизаторов, она решила прибегнуть к старому испытанному способу. К тому же теперь она могла продержаться подольше, возраст тоже имеет свои преимущества: к спальне примыкала ванная с туалетом. Она налила себе виски и, потягивая его, целый час просидела в горячей воде, по плечи погрузившись в душистую пену.
В четыре часа Клэй сделал попытку заставить ее выйти.
— Звонила Нэнси и сказала, что не придет, так что все в порядке. Когда ты появишься?
