Дик Портер - Преданное сердце

— Hast du einen Freund?[32] — спросил я ее. Наверно, с моей стороны это было не особенно тактично, но мне, правда, хотелось знать.

— Na, klar, Mensch. Der Peter.[33] — И она начала рассказывать про Петера — что он учится на механика. И что они живут вместе уже два года. Раньше она жила с матерью, но там в квартире так много народа, что она переехала к Петеру, и его родители относятся к ней, как к собственной дочери. Когда Петер окончит училище, они поженятся. Сама Уши училась на косметичку, но потом бросила, потому что на улице можно больше заработать. Наверное, немец на моем месте ощутил бы к Уши некоторую брезгливость — и из-за ее акцента, и из-за ее профессии; я же тогда знал по-немецки недостаточно хорошо, чтобы отличать имущих от неимущих, и не видел ничего страшного в том, что кто-то занимается проституцией. Мы с Уши лежали на боку, лицом друг к другу, и болтали, и я все время думал, какая же она хорошая. Потом я положил ей руку между ног и стал гладить. Уши прикрыла глаза, и бедра ее заходили из стороны в сторону. Я, конечно, знал из книжек, что проститутки никогда ничего не чувствуют, но Уши здорово все это разыграла. Через несколько минут она надела на меня презерватив и прошептала: "Soll ich zu dis commen?"[34]

Еще бы не хотеть! Это будет просто классно — она сверху, а я внизу! Я втащил ее на себя, и мы начали. Сперва я старался как-то сдерживаться, но эти пухлые груди, качавшиеся прямо передо мной, оказались слишком сильным зрелищем, и вскоре мой презерватив был полон.

После, когда Уши надевала лифчик, меня поразило, какими округлыми делаются в нем ее груди, и мне не хотелось с ней расставаться. Я дал ей еще двадцать марок, и на этот раз она легла в постель, не снимая лифчика. Через полчаса, когда она снова начала одеваться и уже натягивала чулки, эта картина так подействовала на меня, что я вытащил из бумажника еще двадцать марок. На этот раз на Уши были и лифчик, и чулки. Я был готов продолжать так всю ночь, но боялся, что покажусь Уши смешным. Когда мы вышли, я пригласил ее выпить коньяку, и мы зашли в кафе «Румпельмайер» в Галлус-парке. Прощаясь, Уши чмокнула меня в щеку и сказала: "Du bist süss".[35]

Шагая со станции в лагерь, я попытался дать оценку тому, что произошло в тот вечер. По всем законам, мне должно было бы быть стыдно — ведь я поддался самому низменному, что было во мне, надругавшись над чувством любви. К тому же я выбросил на ветер кучу денег. Но больше всего меня беспокоило то, что я ощущал себя на вершине блаженства и прекрасно понимал, что при первом же удобном случае повторю все снова.

Удобный случай подвернулся на следующий день. Новая девушка, Ингрид, оказалась довольно-таки упитанной — собственно, именно этим она мне и приглянулась. Уши, конечно, была симпатичнее, но я никогда раньше не спал с полными женщинами и теперь получил удовольствие, лаская пышное тело Ингрид.

Но это было только начало. В течение целых двух месяцев я каждый выходной приезжал во Франкфурт, вкусно обедал, а потом предавался разврату. Я покупал всех подряд — и толстых и худых, и высоких и маленьких, и старых и молодых. И хотя Уши продолжала оставаться вне конкуренции и несколько раз я брал ее тоже, я как бы чувствовал себя обязанным перепробовать всех франкфуртских шлюх. Еще в Монтеррее мы узнали русскую пословицу: "Всех баб не перетрахаешь, но нужно к этому стремиться", и в ту зиму я старался как мог. Я все ждал, когда же наконец, исполненный омерзения, я отвращусь от греха, — и действительно, в один прекрасный день разгул прекратился, но лишь из-за того, что вышли все деньги Савицкого. Еще в декабре мне казалось, что двух тысяч марок хватит на целую вечность, а к февралю от них не осталось и следа. Савицкий же больше не выигрывал в казино, а если и выигрывал, то мне об этом не говорил.

Впрочем, отсутствие денег оказалось даже кстати: к тому времени дела в нашей группе приняли суровый оборот. В середине февраля лейтенант Куинн сообщила, что Вашингтон уже потребовал перевод и что через неделю все должно быть готово — иначе нас ждут собственные сети. Мне оставалось еще сто тридцать страниц, и я решил, что пора поговорить с Игнатьевым и Савицким.

— Послушайте, — обратился я к ним, — положение наше аховое, а попасться в собственные сети мне совсем не улыбается. Может, вы мне поможете?

Игнатьев задумался.

— Я бы и рад помочь, — сказал он наконец, — но, понимаешь, поджимают сроки в театре. Им к следующему месяцу кровь из носа нужна "Раймонда".

— А я, — вставил Савицкий, — прямо-таки зашиваюсь с этим казино.

— Я не смогу перевести сто тридцать страниц за неделю, — сказал я.

Воцарилось молчание. Игнатьев с Савицким сидели, уставясь в пол.

— Послушай, — сказал Савицкий, — я должен сказать тебе одну вещь.

— Какую именно? — спросил я.

— Видишь ли, дело в том, что мы не знаем русского языка. То есть я знаю кое-какие буквы, а Серж — даже весь алфавит и несколько слов, но это все.

— Как же вы тогда попали в переводчики?

— Понимаешь, я раньше был писарем в штабе, и полковник Кобб мне прямо плешь проел своими выговорами, и я решил, что здесь будет поспокойнее, ну и устроил сам себе экзамен по русскому. Сдал его, разумеется, блестяще — как выяснилось, я владею языком совершенно свободно. Ну, меня сюда и перевели, а когда я услышал, что в лагере объявился какой-то Игнатьев, то решил, что уж он-то должен знать русский язык, и провернул все так, чтобы его назначили переводчиком. А он, оказалось, по-русски тоже ни бум-бум.

— Как же может быть, чтобы люди с такими фамилиями не знали русского языка?

— А что в этом странного? Ты вот, например, говоришь по-древнеанглийски?

— Но вы ведь сказали, что перевели десять страниц.

— Наверно, неправильно посчитали, — ответил Игнатьев.

Всю следующую неделю я трудился по двенадцать — пятнадцать часов в сутки, а Игнатьев с Савицким ходили вместо меня в караул. Игнатьев даже сказал, что раз я работаю по ночам, он тоже готов внести свою скромную лепту и работать по ночам вместе со мной. Под звуки «Раймонды» я пытался уяснить себе, что нужно сделать, чтобы тебя наградили орденом «Мать-героиня» или медалью "Золотая звезда" Героя Советского Союза, а Савицкий приносил нам кофе перед тем, как в очередной раз отправиться в Бад-Хомбург. Но, несмотря на все наши усилия, за два дня до срока оставались непереведенными целых пятьдесят страниц. Я было уже собрался идти к лейтенанту Куинн с повинной, как вдруг Савицкий спросил: "А вот эта штука никак не может нам пригодиться?"

Из-под кипы книжек, посвященных игре в рулетку, он извлек какой-то толстый том, выпущенный Министерством обороны США в 1953 году, на обложке которого стояло "Orders and Medals of the USSR".[36]