Дженет Таннер - Дочь роскоши
– Да. Какао? Овалтин? А может, что-нибудь покрепче?
– Нет. Думаю, нет.
– Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо.
– Тогда почему сидишь в темноте?
– Я люблю темноту, дорогая.
Эта благословенная тьма, мягкая и окутывающая все вокруг, скрывающая безобразие многочисленных грехов.
– По крайней мере, выпей немного овалтина. Он поможет тебе заснуть.
– Очень хорошо. – София больше не могла утруждать себя пререканиями. – Если ты настаиваешь. Но, пожалуйста, не включай свет, Джулиет. Пока не надо.
Джулиет вышла, закрыв за собой дверь. Если бы все это было так просто, подумала София. Если бы только чашка овалтина развеяла воспоминания, что мучают ее! Но было нечто такое, что она не могла забыть. Нечто, что останется с нею на всю жизнь. И в том числе – эта ужасная ночь.
Тьма за окном теперь была полна призраков. София закрыла глаза, прижала руки к лицу, силясь отогнать видения, но все было тщетно. Вид тела Луи навечно отпечатался в ее памяти, она видела это так же отчетливо, как тогда – его распростертое на ковре в гостиной тело. Кровь запеклась на его светлых волосах и оставила огромную алую кляксу на белой льняной рубашке, более темное пятно распространялось по ковру. И теперь она содрогнулась так же, как и в ту ночь, когда пальцы ее сжали пистолет, который был у нее в руках. Это был пистолет Луи, который он незаконно привез на остров и хранил у себя из тщеславия, а больше из бравады. Она знала, что ничего хорошего из этого не получится. И ее безошибочная интуиция не подвела. Но было уже слишком поздно. Луи был мертв.
Несколько минут она, застыв и вздрагивая, стояла и глядела на его распростертое тело; потом подошла к телефону и набрала номер 999.
– Это София Лэнглуа из Ла Гранжа, – произнесла она, когда ответил оператор. – Мне нужны «скорая помощь» и полиция. Я только что застрелила моего сына.
Они, конечно, допрашивали ее. По крайней мере, Джон Джермен. Инспектор полиции, казалось, был даже рад принять ее версию. Он ухмылялся – она это помнила, – именно ухмылялся в ответ на каждое ее слово. Но она абсолютно ни на что не реагировала. Ничто не имело для нее никакого значения, кроме того, что Луи мертв.
Это было одной из причин, почему она была столь нетерпелива с Джоном Джерменом – бедняга Джон! Его вытащили из постели, чтобы он обвинил свою старинную любимую приятельницу в убийстве сына.
– Ради Бога, София, почему? – вопрошал он, глядя ей в лицо через выскобленный деревянный стол в комнате для допросов. – Почему?
Она смотрела в пространство. Ох уж эта яркая голая лампа над столом! Ничего удивительного, что она так любит сейчас темноту! Она подумала, что, если расскажет ему все, что знает, с самого начала, скажет, что знала, что когда-нибудь что-то в таком роде произойдет, он сочтет ее сумасшедшей. Это погубит остатки ее гордости, а гордость – это, пожалуй, все, что у нее осталось.
– София, я спрашиваю, в чем тут дело? – настаивал Джон Джермен.
– О Джон, – тихо сказала она. – Ты точно должен это знать?
Он нахмурился. Взор его был затуманенным – словно он глубоко спал, когда телефонный звонок разбудил его. Волосы были растрепаны, один угол воротника рубашки завернулся под пуловер, а другой торчал наружу.
– Нет, София, я не знаю, – раздраженно ответил он.
– В таком случае, Джон, я тебе не собираюсь ничего говорить.
Он разозлился. Она тогда поняла это и знала сейчас. Джон никогда не простил ей то, что она поставила его в такое положение. Но это меньше всего волновало ее.
«Я им не сказала, – подумала она. – И по крайней мере во время суда надо мной они не докопались до прошлого». Конечно, весьма возможно, что старые островитяне, те, у кого долгая, склонная к подозрениям память, обсуждали все это между собой и пытались распутать нити, которые лучше бы было забыть. Но во всяком случае их не вытащили на поверхность. Она лишила их этого.
И не только остальных, но и себя тоже. Были еще кое-какие моменты, которые она хотела бы забыть, и воспоминания, запятнать которые ей было бы невыносимо. Что бы там ни случилось, этого из нее не вытащили бы и клещами. Даже если ее отправят в тюрьму на всю оставшуюся жизнь, она все равно откажется говорить.
София дала тогда себе этот обет, и сейчас, глядя в темный сад, она напомнила себе о нем.
То, что все началось с Дитера, останется ее тайной.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Джерси, 1938
На вершине холма зеленел лес, а трава на лугу была довольно высокой, чтобы можно было снова косить ее: в это нетронутое море вползала серая лента асфальта, разрезавшая долину внизу. У дороги валялись два велосипеда, небрежно брошенные на живую изгородь, а в сторону леса направлялись двое. Мальчик, высокий и атлетически сложенный, целеустремленно вышагивал своими длинными ногами, легко прокладывая борозду в траве. Пухленькая девочка в широкой хлопковой юбке в сборку, стеснявшей ее движения, и в сандалиях изо всех сил старалась поспеть за ним.
– Дитер! – задыхаясь, позвала она. – Дитер, подожди меня!
Он повернулся и поглядел на нее через плечо.
– Пошли, копуша!
– Не могу! У меня закололо в боку! – Но ей самой же стало смешно, когда она произнесла это. Да она и так слишком много смеялась все эти дни.
– С такой скоростью мы будем тащиться целый день. Ты же можешь идти быстрее!
– Нет! Говорю же тебе, нет!
– Ну ладно. Поскольку я джентльмен, я тебя подожду.
Она устремилась к нему. Ноги ее болели, сердце колотилось от усилий и от того, как он стоял, засунув руки в карманы шорт. Под лучами солнца его светлые волосы отливали золотом, на красивом, но довольно серьезном лице играла полуулыбка.
Это мой парень, подумала она с гордостью, и от этого острая боль у нее в боку стала еще резче. Мой собственный, первый настоящий парень.
Когда она подошли поближе, он протянул ей руку и помог пройти несколько последних шагов.
– Дитер, не надо! Я не могу! Я больше не могу, говорю тебе!
– Но я же помогаю тебе.
– Нет, не помогаешь. У меня ноги больше не работают. Ты просто выдернешь мне руку!
– О бедная малышка! – поддразнил он. – Тогда отдохни.
Она остановилась, уперев руки в бока, и обернулась назад посмотреть, сколько они прошли, выжидая, пока восстановится дыхание. За тропинкой простирались луга, ровные и золотисто-зеленые, дальше за ними – море, голубое, как колокольчики, что покрывали весной лесистые холмы: оно встречалось и сливалось с небом легкой лентой дымки.
Джерси. Сорок пять квадратных миль сочной земли, ограниченной берегом с запутанными запрудами и выступами, пещерами, пластами обнаженной породы и скалами Джерси, где покрытые лесом долины сбегали прямо к морю, а огромные, как карликовые деревья, гортензии буйно разрастались долгим сезоном цветения голубыми и розовыми гроздьями. Джерси, остров гранита и сланцеватой глины, родина, которую она любила так сильно, что готова была броситься на нее и крепко обнять эту теплую плодородную землю. Несколькими неделями раньше она читала «Ричард II» Шекспира. Ее буквально опьянили слова Джона Ганта: «Сей новый рай земной, второй Эдем. От натисков безжалостной войны самой природой сложенная крепость»[1] – эти слова могли быть написаны об Англии, но София Картре сочла их совершеннейшим описанием Джерси.
