Сандра Мэй - Не было бы счастья...
— И ты меня сделал козлом отпущения, чтобы сохранить свои деньги?
— Не только деньги. Всю нашу жизнь. И не забывай, мы хотели защитить тебя.
— Вы могли провести расследование тайно. Вы могли нанять частных детективов. Вы могли, наконец, спросить меня! Вы должны были это сделать, но не сделали из-за вашей жадности, из-за страха за свои деньги и свою репутацию!
— Да! Я боялся! Мою дочь вот-вот должны были посадить в тюрьму, наше публичное заявление ничего не изменило бы, вердикт суда нельзя было отменить. Зато это разрушило бы две семьи. Когда Барри предложил общаться с прессой в нейтральном тоне, мы согласились. Это было лучшим выходом. Мы не говорили ни о твоей виновности, ни о твоей невиновности. В бизнесе всегда так, ты анализируешь информацию, которая у тебя есть, и выбираешь лучший путь. Поддержи мы тебя публично — все рухнуло бы. Зато теперь ты на свободе, ты можешь начать новую жизнь в Монако, ты ни в чем не будешь нуждаться…
— Только в самоуважении.
— Ты всю жизнь прожила за стеклом теплицы, откуда тебе знать, что такое самоуважение?
— Зато теперь я живу среди людей и многое поняла, отец. Я прожила жизнь рабыни, и когда ты продал меня, чтобы спасти себя и свои деньги… Знаешь, это лучшее, что со мной случилось. Я больше никогда не вернусь обратно.
Она смотрела на своего отца и с ужасом видела, что он не понимает ее. Для него было естественно и нормально принести в жертву собственному благополучию родную дочь. Зять убит, дочь безвинно отсидела в тюрьме — зато счет в банке не пострадал, значит все хорошо? Но знал ли Джон Стенхоуп, ПОЧЕМУ? Почему Серкис предложил им не поддерживать ее во время суда? Почему умолчал о любовницах Рона? Ее ли интересы он защищал?
— Где Барри?
— Он уехал. После трагедии с его женой. Передал наши дела коллегам и уехал, только дождался, когда губернатор подпишет тебе помилование…
— Это хорошо… Какая трагедия?
— Месяц назад его жена покончила с собой.
Ужасно!
— Он все еще живет здесь?
— Нет, никто не знает, где он. Он говорил, что поедет путешествовать.
Джону Стенхоупу явно было плевать на Барри Серкиса.
— Так кто же убил Рона, папа?
— Я не знаю. И честно говоря, Шерилин, не хочу знать. Наши жизни уже исковерканы, какая разница, кем именно?
Ширли проглотила тугой комок в горле. Наклонилась к отцу и тихо произнесла:
— Знаешь, как выглядит ад?
И в этот момент за ее спиной раздался тихий, горький голос ее матери:
— Не думаю, что ад страшнее той жизни, которую мы ведем сейчас.
Ширли стояла в тени деревьев, окружавших здание клуба, и тряслась мелкой дрожью.
Все это время, что она пряталась здесь, Ширли пыталась справиться со слабостью в коленках, с отчаянием, рвущим ее душу на части, со слезами, комом стоящими в горле. Ее неотрывно мучила всего одна мысль: все, что с ней произошло за эти три года, было результатом действий ее собственного отца. Его жадность, его эгоизм, его бессердечие сделали из нее… нет, даже не жертву. Просто камень на дороге, который отбрасывают в сторону.
В ее жилах течет кровь ее мерзавца-отца и ее безвольной матери.
Когда она, полумертвая от пережитого кошмара, пришла к Арбетнейлам и услышала от дворецкого, что они ужинают в клубе, ее охватило нечто вроде облегчения. Ненадолго.
Она должна узнать правду.
Потому что иначе прошлое настигнет ее и уничтожит. Не сейчас — когда боль и обида делают ее сильнее. Потом — когда она позволит себе расслабиться и поверить, что все позади.
Ширли глубоко вздохнула, с силой потерла ладонями уши, зажмурилась, открыла глаза — и вышла из темноты к дверям клуба. Охранники были несколько озадачены ее внезапным появлением и подошли к ней, намереваясь о чем-то спросить, но Ширли просто взглянула на них, и они отступили на шаг, давая ей пройти. Один из них спохватился и открыл перед ней дверь.
— Могу я кого-нибудь позвать, мисс?
— Мистера Арбетнейла.
Стоя возле дверей банкетного зала, она видела в щель, как метрдотель склонился над плечом Томаса Арбетнейла, зашептал, кося глазами на дверь. Семейство начало удивленно переглядываться, но старый Арбетнейл поднялся и направился к дверям.
При виде Ширли его шатнуло назад. Он замер, и только нервный тик выдавал его состояние. Потом он тихо произнес:
— Убирайся отсюда.
— Похоже, вы не очень удивлены?
— Сколько?
— Сколько за что?
— Сколько ты хочешь за то, чтобы убраться из Ривер Оукс и не трогать мою семью? Ведь ты здесь именно для этого?
Она позволила ярости разрастись и растопить ледяной комок в груди. Деньги. Они все измеряют ими. Жизни, судьбы, дети, жены, обеды, здоровье, друзья, уважение — все можно купить и продать, все приносит выгоду, все стоит денег…
— Мне не нужны деньги.
— Ты отняла у нас сына и не должна иметь ничего, что могло бы связывать тебя с нами. И с ним. Его кровь на твоих руках разорвала все связи.
— Это вы уговорили Серкиса не поднимать тему супружеской неверности Рона?
— Именно Барри убедил нас в твоей виновности. О, он не говорил об этом напрямую, но никогда не говорил и обратного, этого было достаточно. Он знал, мы знали, почему ты убила его. И ты не посмеешь снова запустить эти сплетни! Мой сын был выше подозрений. В любом случае, сейчас он в могиле, но его репутация ничем не запятнана. Если ты попытаешься изменить это, я заставлю тебя заплатить за это гораздо большим, чем какие-то несколько лет жизни…
Она была бы рада заткнуть уши, да руки онемели. Во всяком случае, из злобного шипения Арбетнейла она сделала два полезных вывода: они не знают, кто убил Рона, и Рон действительно ей изменял. С кем? Как долго? Сколько раз?
Ширли посмотрела через плечо сэра Томаса и увидела свою свекровь. Они не разговаривали с момента ареста. На суде Абигайль в основном рыдала и билась в истерике. Сэр Томас был тогда единственным, кто публично обвинил Ширли в убийстве. Возможно, за три года Абигайль успокоилась и поняла, что Ширли не могла быть убийцей ее сына? Возможно, она поможет Ширли?
— Могу я поговорить с Абигайль?
— Держись от нее подальше. Ты ее убила. Ты застрелила ее единственного сына, ты отняла у нее возможность иметь внуков. Она презирает и ненавидит тебя.
Он уже почти кричал, и сидящие за столом начали оглядываться. Абигайль встретилась с Ширли глазами, вскочила, лицо ее исказила судорога.
— Мужеубийца! Ненавистница детей!
Ее старшая дочь подскочила, обняла мать, стала укачивать, шепча что-то на ухо. Ширли окаменела от ужаса. Постепенно все сидящие за столом повернулись к ней, и теперь Ширли оказалась под перекрестным огнем ненавидящих глаз. Из холла появился метрдотель в сопровождении двух охранников. Томас кивнул им.
