Аньес Ледиг - Уходи с ним
– Но у меня ничего не было с этим пациентом.
– Вы друг другу писали.
– Ну и что?
– А то, что я его понимаю.
– И ты понимаешь также, что он иногда не спрашивает моего согласия, чтобы заняться любовью, даже когда мне этого не хочется?
– Это называется супружеским долгом. Мне тоже иногда приходилось немного себя заставлять, но ты же знаешь, что им это нужно. У твоего друга много работы, он в постоянном стрессе, конечно, он должен немного расслабляться.
– Как скажешь… Ладно, мне пора уходить. Целую тебя.
Я повесила трубку в твердой уверенности, что мать никогда не поймет, что я чувствую. Она с большим уважением относится к Лорану и даже слышать не желает, что он способен на что-то неподобающее. А если я поговорю с Малу, она мне скажет нечто прямо противоположное. Она из зазеркалья. Что до Гийома, то он сейчас совсем не в себе. Вот бы поговорить обо всем с Ромео. Ему вроде бы нравилось меня слушать.
Ничего не поделаешь.
Такова жизнь.
Павлов и Марсия
Этим вечером Кристиан весь на нервах. Накопившаяся усталость после двух сложных пожаров за последние недели, молодое пополнение в казарме, которое нужно всему учить, и плечо у него ноет слишком часто. Он выпил стаканчик виски. Потом второй, иногда это помогает унять боль в плече. Потом третий, иногда это помогает унять все остальное.
Соланж уже легла, читает. Ее лицо блестит от ночного крема. Он подходит к ней и начинает целовать. Она отталкивает его, замечая, что он не побрился. Он снова отправляется в ванную, тщательно бреется, движимый надеждой, потом возвращается в спальню в почти игривом расположении духа. Свет погашен. Может, сюрприз? Он забирается под простыни и начинает ласкать жену, которая отталкивает его руку, ворча, что устала.
Дохлое дело. Он это знает. Уже два года, как дохлое. Вот только лев в клетке, который мечется все это время у него внутри, вполне живой.
Кристиан встает и решает принять четвертый стаканчик виски, на этот раз чтобы заглушить иную боль. Боль в сердце, боль супружества, боль его агонизирующей сексуальности. Плечо по сравнению с этим просто пустяк. В комнате Ванессы еще горит свет. Он деликатно стучит, прежде чем войти. Она сидит за маленьким столиком и пишет в тетради. И ни в коем случае не хочет, чтобы он видел, что именно она пишет. А потому встает прямо перед ним, выпрямившись, как столбик. Кристиан поднимает обе руки и кладет их на ее вызывающие груди, надменно и свободно приподнимающие майку с изображением Снупи.
– ЭЙ, УБЕРИ ОТ МЕНЯ СВОИ ГРЯЗНЫЕ ЛАПЫ! Сдурел, что ли? Хочешь, чтобы я позвонила копам? Совсем с ума сошел! – кричит она, скорее в ярости, чем в страхе.
Кристиан смотрит на нее какое-то мгновение, чуть ли не ужаснувшись ее бешеной реакции, его сознание получает здоровенную оплеуху, и он тяжело опускается на ее кровать. Секунду он сидит молча, а потом начинает рыдать, как ребенок. Пьяные слезы.
Удивленная Ванесса смотрит на него, не очень понимая, что теперь делать. Амбал может сколько угодно оставаться амбалом, но когда он плачет, то становится совершенно беззащитным. В конце концов девушка садится рядом и кладет руку ему на предплечье. Не более того. Кто его знает.
– Прости, Ванесса. Я ни в коем случае не должен был. Я просто жирный козел.
– Ну, не такой уж и жирный… Вы скорее мускулистый.
– Я мускулистый козел, так?
– Ага!
– Я с ума схожу, вот уже два года Соланж не позволяет прикоснуться к себе…
– ДВА ГОДА? Но как такое возможно?
– Не знаю, почему. Она вечно находит предлоги.
– Она все еще вас любит?
– Есть с чего засомневаться, верно?
– А вы не замечали, как она с вами разговаривает? «Убери свои башмаки!.. Ты что, хлеба не купил?.. Сколько раз тебе повторять, что ножи в посудомойку надо класть вот так?» Она не говорит, а тявкает.
– Ты так думаешь?
– Да уж, я так думаю. На вашем месте я бы и двух дней не продержалась. Она вас не стоит, эта Соланж. Вы как большой мягкий мишка, а она щетинистая, как метелка.
– Эй, ты слишком уж сурова.
– Я просто говорю, что думаю. Я же целыми днями с вами, и с самого начала спрашиваю себя, как вам удается такое терпеть. Я – дело другое. Во-первых, у меня нет выбора. И потом, я знаю, что скоро уйду, а значит все эти войлочные тапки, паркеты, ножи лезвием кверху в посудомойке, башмаки в шкафчике… – мне на это плевать, а ведь со мной она так не разговаривает, как с вами, и знаете почему?
– Нет, а почему?
– Потому что в первый же раз, когда она заговорила со мной, как с собакой, я ей сказала, что этот раз последний, так как я не собака.
– И этого было достаточно?
– Вроде да. Но для вас слишком поздно, если так идет уже тридцать лет, то выработался рефлекс, точно как у собаки этого, Попова, кажется, или что-то похожее.
– Павлова?
– Ну да, точно. Только собака здесь – вы.
– И что я могу поделать?
– Ну, тут уж… Кроме как укусить, мне ничего в голову не идет. Признаю, решения у меня нет. Вы слишком много от меня хотите, мне всего четырнадцать и у меня другие заморочки, с которыми нужно разбираться, кроме проблем старой супружеской пары. Но в любом случае вы такого не заслужили!
– Может, ты и права.
– И держите свои руки от меня подальше!
– Прости, малышка, скверная полоса, я ни в коем случае не должен был, прости.
– Ладно, на этот раз прощается. Ну же, не сидите с таким видом, будто вы с Марсии упали.
– С Марса, Ванесса!
– Чего с Марса?
– Упасть можно с Марса.
– Правда? Вы уверены?
– Павлов и Марс. Марс – планета такая, а не имя.
– Ладно, не падайте с Марса. Мне прям больно на вас смотреть, когда вы такой. Вы же симпатичный, вот и найдите себе маленькую симпатюшку, только все же постарше меня, идет? Знаете, от формы пожарного девчонки падают, как мухи, так пользуйтесь, хоть развеетесь немного. Жизнь, она же может кончиться со дня на день. Посмотрите на Ромео, он чуть не умер. И вы тоже можете умереть завтра, а вы два года как не кувыркались? Кроме как в люльке на этой вашей лестнице!
– Соланж мне такого не простит.
– А ей знать не обязательно!
– И все же!
– Что «и все же»? Это просто жизнь, разве нет?
– Да.
– А еще того лучше, постарайтесь найти какую-нибудь Марсию и падайте с нее сколько влезет, а я окажусь права.
Кристиан вернулся в спальню, но сон долго не шел. Вместо сна вернулся не дающий покоя вопрос. Надо понять, начиная с какого момента все покатилось в тартарары. Почему сегодня он вынужден признать, что все полностью выгорело, и ему даже не удалось вынести хоть какую-нибудь утварь. Что он сделал не так, чтобы ситуация стала настолько паршивой? И можно ли еще что-то поправить? На этот счет у него возникают серьезные сомнения, и это пугает, потому что где ж тогда выход? Девчонка, едва не потерявшая брата, только что врезала ему линейкой по пальцам, чтобы заставить радоваться жизни.
