Черные розы - Саманта Кристи
Через несколько часов, восстановив запасы жидкости и калорий, мы прощаемся с моей мамой и Гриффином, потому что они возвращаются в Нью-Йорк.
Большинство бегунов, которые живут не в Бостоне, решили остаться здесь на ночь, чтобы избежать крепатуры, которая неизбежно возникла бы после длинной поездки в машине. Мейсон был достаточно щедр, чтобы забронировать для меня отдельный номер, а вчера вечером он даже заказал мне в номер огромную тарелку макарон, чтобы я как следует заправилась углеводами перед забегом. Он не предложил ко мне присоединиться. Он вообще не общался со мной перед марафоном. Мы даже приехали в Бостон по отдельности: я на поезде, а Мейсон на машине.
Я уже решила, что отпугнула его своим поведением на благотворительном вечере. Не говоря уже о том, что я сказала ему на прощание. Но его сегодняшнее прикосновение заверяет меня в обратном. Хоть убей, не понимаю, зачем ему тратить время на кого-то вроде меня.
Я сказала Мейсону, что хочу пораньше лечь спать. Но никак не могу расслабиться, а мышцы ноют и горят, поэтому я решаю прогуляться, чтобы размять ноги. Когда я выхожу из отеля, солнце еще только начинает садиться за высокие здания в центре города. Бостон очень похож на Нью-Йорк, за исключением того, что здесь все не так спешат, как там. Люди неторопливо прогуливаются по тихим улочкам, не переполненным уличными музыкантами.
Я останавливаюсь и покупаю хот-дог у уличного торговца. Пока я ем, я прохожу мимо театра «Чарльз Плейхаус»[12] – мама раз в год привозила меня сюда посмотреть внебродвейские постановки. От афиш предстоящих спектаклей у меня пропадает аппетит. Я выбрасываю остатки ужина в мусорную корзину и пытаюсь перестать себя жалеть. Я убеждаю себя, что так лучше. Если бы мое имя появилось на афишах, я превратилась бы в мишень. В жертву. А я больше не собираюсь ими быть.
Вернувшись в номер, я принимаю несколько таблеток «Тайленола»[13] и ванну со льдом, чтобы расслабиться и заснуть, и надеюсь, что изнеможение окажется сильнее, чем ночные кошмары.
* * *
Ко мне прикасается слишком много рук, каждая из них снимает очередной предмет одежды с моего безжизненного тела. Я не сопротивляюсь. Я не хочу сопротивляться. Мне нравится то, что они делают. Я откидываюсь на массивной кровати и прошу их продолжать. Мое тело кажется живым, я словно парю в воздухе. Я разглядываю пьяные лица людей, находящихся в комнате. Парни разных размеров и форм кричат и подбадривают меня. Я наугад хватаю чью-то руку и подношу ее к своей голой груди, чьи-то пальцы сжимают мои соски, посылая острые как бритва сигналы прямо мне в пах. В лицо и тело мне тычут твердые члены, каждый хочет заполучить кусочек моей плоти. Я протягиваю руку и поглаживаю бархатную сталь одного из них, я не знаю, к какому лицу он относится. Я зачарованно глажу шелковистую мягкость эрекции, и из головки вытекает маленькая капелька влаги.
Внутри меня двигаются чьи-то пальцы, жжение перерастает в нечто большее, от чего все внутри меня вспыхивает от желания. Время от времени я чувствую на своем теле теплые мокрые струйки, сопровождаемые блаженными и в то же время мучительными вскриками облегчения. Наслаждение нарастает внутри меня. Чьи-то пальцы сжимают мои соски и стимулируют клитор. Чьи-то руки по очереди мнут нежную плоть моих ягодиц. Мои бедра подняты, а ноги широко раздвинуты. Я вскрикиваю в болезненном удовольствии и смотрю на лицо одного из парней, когда он входит в меня. Я отодвигаю чью-то руку и перехватываю истязующий натиск на свой клитор, пока не издаю восторженные крики в ликующую толпу. Потом лицо этого парня сменяется другим. Потом еще одним. Все лица сливаются в одно, я чувствую дурноту, я совершенно обессилела от боли. От удовольствия.
Я больше не хочу. Я пытаюсь оттолкнуть одного из парней, моему телу нужно отдохнуть от изнурительной гонки, в которой оно участвует.
Парень не двигается.
Когда он входит в меня, меня пронзает боль. Я пытаюсь столкнуть его с себя, но его руки удерживают меня.
– Нет! – кричу я. – Слезь с меня!
Я кричу, лягаюсь и пинаю его.
В комнате раздается громкий треск, и кто-то запрыгивает на мою постель.
– Пайпер! Пайпер, проснись! – приказывает мне голос, гораздо более глубокий, чем все остальные голоса в комнате. Кто-то трясет меня за плечи. – Проснись, милая.
Я выныриваю из кошмара, мой затуманенный взгляд бешено мечется по комнате в поисках парней, которые только что были здесь. Но я вижу только полуголого Мейсона, который держит меня, чтобы я его не пинала.
– Пайпер! Это я, Мейсон. Все хорошо. Посмотри на меня. Здесь только я. Больше никого. Все хорошо.
Я немного отхожу ото сна, и Мейсон ослабляет захват. Он снова и снова успокаивает меня, пока я не перестаю на него набрасываться и не падаю обратно на постель. У меня не осталось сил сопротивляться, когда он поворачивает меня к себе спиной и обнимает меня сзади, обволакивая своей защитой.
– Ш-ш-ш. – Его шепот, его дыхание у моего уха успокаивают.
Он нежно, ритмично поглаживает мою руку, от чего веки у меня тяжелеют. Снова погружаясь в сон, я слышу его слова:
– Я больше никому не позволю причинить тебе боль.
Приятного аппетита, Принцесса. Позвони мне, когда будешь готова получить свой выигрыш.
Я протираю глаза ото сна и смотрю на записку, оставленную Мейсоном у моей постели, рядом с большим, накрытым крышкой подносом, от которого исходят божественные ароматы еды. Через разнесенную в щепки дверь в соседний номер я вижу, что после моего кошмара Мейсон уже упаковал вещи и выехал.
При воспоминании о кошмаре у меня ускоряется пульс. Мейсон сломал дверь и держал меня в объятиях, пока я не заснула. Могу себе представить, что он теперь обо мне думает. Но потом я вспоминаю, что он сказал, когда я засыпала.
На секунду забыв, что пробежала вчера марафон, я пытаюсь вскочить с постели, но мышцы яростно протестуют. Я растираю забитые ноги, пока мне не удается наконец переместиться из постели на пол, где я делаю растяжку до тех пор, пока могу сопротивляться соблазнительным запахам завтрака. При мысли о том, что скрывается под серебряным колпаком, у меня текут слюнки. Американский завтрак. Я скучала по нему почти так же сильно, как по хорошему барбекю.
Через два часа, после того как носильщик настоял на том, чтобы проводить меня на вокзал,
