Юрий Перов - Прекрасная толстушка. Книга 1

Было совершенно тихо, как ночью на даче.

Я уже начала томиться, предполагая, что про меня забыли. Даже подумала, не пойти ли туда, куда скрылся мой сопровождающий, и напомнить о себе, но вовремя опомнилась…

Минут через сорок пять дверь открылась и оттуда появился человек, который меня привез, но уже без шляпы и пыльника, в сером облегающем двубортном костюме. Волосы его были гладко зачесаны назад. Я невольно удивилась ширине его плеч, которую скрывал реглан «макинтоша».

Он молча сел рядом со мной на диван, посмотрел куда-то мимо моего уха и сказал:

— В общем, сейчас домой… — Он наморщил лоб и болезненно скривил рот. Было похоже, что слова ему давались нелегко. — Не сегодня. Потом. Я позвоню! Меня зовут Николай Николаевич. Тебе помогут… Папе, — пояснил он. — Жди. Ни одного слова, буквально. Никому. Погубишь папу и маму… — Особенно трудно ему дались эти неказенные слова — «папа» и «мама». Он даже вспотел, залез в карман широких брюк, вытащил никогда не бывавший в деле платок и вытер свой цокатый лоб. Потом он встал и, бросив мне: «Пошли», вышел из гостиной.

Мы прошли той же дорогой. В гардеробной я оделась. Мимо уже другого солдатика мы вышли на улицу. Он подвел меня к машине, на которой мы приехали, открыл заднюю дверцу, я села на то же самое место и снова поставила портфель на коленки.

Некоторое время я сидела в машине одна, потом услышала, как он сел на свое водительское место, и машина почти бесшумно тронулась.

Буквально через пять минут я была уже около своего дома.

Когда он открыл мою дверцу, то оказалось, что он опять в своей серой шляпе и пыльнике.

— Я позвоню, — сказал он вместо прощания.

— А телефон? — пискнула я.

— Какой телефон? — поднял свои тяжелые брови он.

— Мой. Вы не записали мой телефон.

— Он у меня есть, — нахмурился Николай Николаевич и захлопнул за мной дверцу.

Поднималась по лестнице я как во сне. Я понимала, что в моей жизни произошли перемены, но не знала, к добру ли они.

Первым моим порывом было набрать Танькин телефон и все ей выложить. Но я отдернула руку как от горячего утюга. «Ни одного слова. Буквально», — вспомнила я. И только тут до меня дошло, что я осталась один на один со своими проблемами.

На другой день позвонил Илья…

Я и об этом никому не рассказала. Меня словно замкнуло на моей боли. Что-то поднялось во мне такое, о чем я и сама не знала. Я ведь действительно ни разу ему не позвонила с тех пор. Даже для того, чтобы помолчать в трубку и послушать его голос. Ни разу не прошла по Собиновскому переулку.

Когда Танька допекла меня своими вопросами, я сказала, что мы с Ильей расстались, и если она спросит об этом еще, то и с ней мы расстанемся навсегда. И представьте себе, она мне поверила и не спрашивала несколько дней. Потом все- таки спросила, и я ей спокойно все рассказала, передав его телефонную отповедь слово в слово.

— Вот сука! — сказала Танька. — Сегодня же позвоню Дубу и пошлю его к черту. Все они суки, эти художники!

Через месяц, когда я уже перестала ждать, позвонил Николай Николаевич.

Мы встретились в начале Тверского бульвара у памятника Пушкину. Я опять была в школьной форме и с портфелем, так как пришла на свидание прямо из школы.

Машина ждала нас на Большой Бронной за углом. На этот раз Николай Николаевич сел со мной на заднее сиденье. За рулем был человек в кепке, лица которого я не запомнила.

— Значит, так, — сказал Николай Николаевич, захлопнув дверцу. — Ты взрослая. Я буду говорить напрямую. Отец твой осужден по серьезной статье. Помочь трудно. Пересмотреть нельзя. Можно изменить режим. Это хорошо. Это жизнь. Или помилование. Но это должен подписать Сам! — Он указал пальцем на небо. — Дело у него на контроле. Хлопотать может только нарком. Понравишься ему — вытащишь отца. И мать вернется. Поняла?

Я молча кивнула в ответ. Кровь ударила мне в лицо и тут же отлила, вспотели от страха ладони. Только тогда я вспомнила разговоры в мастерской у Ильи о бесследно исчезающих девушках. Но в этих рассказах их хватали на улицах и затаскивали в машину. За мной же приехали в школу… И потом, я же не исчезла в первый раз… Может, и теперь пронесет, с надеждой подумала я.

— Сама ничего не говори. Он скажет. Все поняла? — Николай Николаевич тронул меня за локоть, так как я слишком углубилась в свои мысли. Я кивнула ему в ответ и снова погрузилась в размышления.

Что значит «понравишься»? В каком смысле? А если не понравлюсь?.. Какие же из девушек пропадали — те, которые нравились, или наоборот? А если понравлюсь, то что дальше?

Живьем я видела его только один раз — недавно, Первого мая на мавзолее Ленина, и то с большого расстояния — наша школа шла в пятой от Мавзолея колонне. Он стоял по левую руку от товарища Сталина в низко надвинутой на лоб шляпе, из-под которой поблескивали стеклышки знаменитого пенсне. До этого я видела его только на портретах.

И что же — этот человек подойдет ко мне, возьмет меня за руку и… Что будет дальше, я даже представить себе не могла.

На этот раз мне не пришлось его ждать. Мы с Николаем Николаевичем прошли через гостиную в следующую дверь, за которой оказалась столовая, поразившая меня своими размерами.

Посередине стоял огромный прямоугольный стол, который, как я потом узнала, в собранном виде был рассчитан на двадцать четыре человека, а в разобранном — на сорок. Но больше всего меня поразил сам Нарком. Я буду его так называть. Так мне почему-то проще, чем по имени-отчеству.

Нарком шагнул мне навстречу с протянутыми для приветствия руками, улыбаясь, как старой знакомой, с которой давно не виделся. А я-то, дура, почему-то рассчитывала увидеть его в шляпе, как на мавзолее…

Он был в светло-коричневом однобортном костюме спортивного покроя, с накладными карманами, и в белой рубашке- апаш. Мягкий ее воротничок был выпущен на воротник пиджака. Две верхние пуговицы рубашки были расстегнуты, и в разрезе виднелась грудь, густо поросшая черными волосами.

Он оказался более лысым, чем я думала, но голова у него была красивой формы, и лысина его не портила. Грозное лицо с тяжелым подбородком и глубокими горькими носо-губными складками улыбалось и казалось немного по-детски удивленным.

— Гамарджоба, генацвале! — вскричал он, пожимая двумя руками мою ладонь. Руки у него были волосатые, небольшие, но очень крепкие. — Здравствуй, дорогая, как дела, как успехи, как учеба?

— Спасибо, все хорошо, надеюсь на серебряную медаль, — машинально пролепетала я. Нарком посмотрел на меня с удивлением, словно он вовсе не ожидал от меня ответа на свой вопрос.