Двойная тайна от мужа сестры - Яна Невинная
Хмыкаю, но ловлю на себе ее злой взгляд.
— Ты не обращал на меня внимания, — отводит глаза и резко встает, подходит к окну, не смотря при этом на меня. — Я же спрашивала у тебя про детей, ты сказал, чтобы я шла на аборт…
Хмурюсь, не припоминая такого, отчего злюсь еще больше.
— Когда это было?! Отвечай, — напираю требовательно.
— Я не вру, — раздается ее горький смешок. — Разве не твои слова, что с детьми лучше подождать? А когда я тебе про подружку свою Верку сказала, что ее Костик на аборт отправил, ты ведь сказал, что так и надо? Не твои слова разве?
— Она от его друга залетела, что ты несешь? — рычу, крепко держась за подлокотник кресла, чтобы не схватить Милану и не встряхнуть ее что есть силы.
— Ребенок ведь ни в чем не виноват, Давид! — поворачивается и орет как резаная.
А затем снова ударяется в истерику со слезами.
— А я ведь не смогла убить кровиночку, — бросается ко мне и пытается прижаться к груди.
Еле удается держать эту гадину на расстоянии. Мерзко всё это.
— Родила, когда я в Европе в командировке был? — сужаю глаза, прикидывая сроки.
— Командировка? — горько всхлипывает. — Ты там полгода провел! А мы ведь были молодоженами! Неужели было так сложно уделить время любимой жене?
— Любимой? — встряхиваю ее, чтобы пришла в себя, наконец. — Это был договорной брак, Милана, ни о какой любви речи не шло и не идет. Мы попробовали — не получилось. Стали жить своими жизнями. Но сейчас разговор не об этом! Отвечай на вопрос! Где ребенок? Что ты с ним сделала?
— Она родилась… — отталкивает меня, отходит на несколько шагов назад. — Недоношенной… Я… оставила ее ненадолго… — говорит совершенно бессвязно, взгляд плавает, будто погружается в воспоминания. — В больнице… а потом…
Чувствую, как каменеет лицо. Внутри всё покрывается стужей только от одной мысли, что мой ребенок…
— Она жива? — единственный вопрос, который меня интересует.
— Да, Давид, да, — снова смотрит на меня, глаза вспыхивают надеждой. — Мы должны ее забрать, тогда всё у нас будет хорошо, правда? И акции наши будут, и Ева отвяжется от тебя.
Что она несет? Боже, и с ней я прожил столько лет?
— Ты отказалась от нашего ребенка?! Родила и ничего мне не сказала?! Да как тебя вообще земля носит, тварь паскудная?
Единственное желание, которое сейчас мною обуревает, сровнять с землей это ничтожество, которое, возможно, что-то сделало с моим ребенком. Бросила… Отказалась! Это была девочка?
Кажется, я схожу с ума, и весь этот разговор выглядит сущим бредом! Милана сжимается, видимо опасаясь, что я придушу ее, и, честно говоря, она недалека от истины, мне безумно хочется вытрясти из нее правду. Сразу. Целиком. А не выдирать и выцарапывать по кускам.
— Ты… виноват… только ты! — напоминает без конца, тряся головой.
— Милана… — говорю короткое слово, от которого она вздрагивает.
— Давид, я заберу нашу девочку из детдома, она станет наследницей. Теперь я знаю, почему у нас ничего не вышло, почему ты был так холоден! Это всё Ева виновата! Она разрушила нашу семью, ты крутил с ней роман на стороне, признайся? Давид!
— Не неси чушь! — рычу, уже теряя самообладание. — Роман был до брака!
— Это всё она! Это она! Если бы не Ева и ее дети, ты бы сейчас так со мной не разговаривал! Только и думаешь о том, чтобы развестись и жениться на ней, да? — кидается из стороны в сторону, тянет волосы на голове, а затем бросает мне напоследок: — Ничего, мы заберем нашу девочку и станем полноценной счастливой семьей! А Еве придется навсегда замолчать!
— Милана! — кричу, идя за ней.
Предчувствие тисками сжимает внутренности. Ощущение угрозы витает в воздухе. Беру телефон и звоню Еве. Но в трубке только короткие гудки.
— Черт! — выругавшись, надеваю пиджак и выхожу из кабинета.
Догоняю Милану в коридоре и цепко хватаю за локоть.
— Заткнись и слушай, дорогая! — цежу сквозь зубы. — Хоть один косой взгляд в сторону Евы и мальчишек…
— То что? — орет, не стесняясь людей. — Закроешь меня в психушке, как свою мать упек?
На этом не выдерживаю и даю ей пощечину. Задела за живое! Мать стала совсем плоха после смерти отца, помещение ее в лечебницу — вынужденная мера. Временная. Милана не имела права бить по этому месту.
— Чудовище, — говорит она, трогая лицо ладошкой.
— Следи за языком, — говорю и толкаю ее в открывшийся лифт.
Что ж, Стоцкие, сегодня нас всех ожидает занимательный разговор.
— Где ребенок сейчас? — спрашиваю у этой ненормальной, которая, кажется, потеряла свой рассудок.
— Ее ищут, — поджимает губы Милана. — Она была в приюте. Так что если ты хочешь…
От этих новостей мне не легче. Только голова болит сильнее.
— Оставь угрозы, — холодно осаждаю ее. — Повторяю в первый и последний раз! Близнецы Евы — мои дети, а она — мать моих детей! И воспитывать я их буду сам!
Заявляю свою волю и на этом заканчиваю разговор.
Глава 17
Ева
Ставлю телефон на авиарежим и всё время посвящаю мальчикам. Так что нас не беспокоят ни звонки, ни сообщения. Мы дружно обедаем в кафе, правда, я лишаю их сладкого, чтобы остаться последовательной в наказании. Иначе нельзя. Мама сказала — мама держит слово. Так я их учила с самого детства. Кто же теперь будет воспитывать моих мальчиков? Неужели у меня их отберут?
— Мы устали, — канючат они спустя пару часов, и я с ужасом понимаю, что настало время возвращаться домой.
Не успеваем войти в гостиную, как слышим громоподобный голос отца, от которого я застываю на месте
— Почему я от подчиненных узнаю правду о собственных внуках? Весь офис стоит на ушах! Я ничего не понимаю, с ума меня сведете!
Мама лопочет бессвязно, бегая вокруг отца, пытается успокоить, одновременно кому-то звонит. Кажется, семейному доктору, жалуется, что отец самовольно покинул клинику.
Машинально достаю из сумки телефон, чтобы убедиться в подозрениях. И действительно, несколько пропущенных от отца, от мамы, от… Давида. В глазах рябит, голову словно сдавливает тугим обручем. Я неспособна справиться с этим испытанием, не готова прямо сейчас выдержать скандал. Смотрим с отцом друг другу в глаза, дети держатся за меня, недоумевая, почему дедушка так зол.
Он еще не знает, что между нами всё безвозвратно изменилось. Недаром говорят, что слова могут убивать. Написанное дедом письмо окончательно умертвило мою любовь к отцу. Те жалкие крохи, что оставались. Разве можно
