Не бесите Павлика (СИ) - Дюжева Маргарита

По привычной тропинке я повел гостей к большой дороге, к тому самому месту, где стояла машина Юли. И все внутри меня противилась этому походу. Хотелось повернуть обратно, пойти окружным путем, как угодно потянуть время. Чтобы не отпускать. Чтобы еще хоть немного побыть рядом.

Так глупо. По-идиотски. Сначала пытаться оградить себя, воздвигнуть барьеры, а потом париться из-за того, что они оказались слишком прочными. Это так странно. Так не похоже на меня прежнего: уверенного, расчетливого, знающего чего надо и чего хочу.

Это гребанная лесная терапия что-то сломала во мне. Испортила. Лишила прежней уверенности в своих решениях, заставила сомневаться.

Юля шла следом за мной и даже не смотрела в мою сторону, не прожигала взглядом спину, не закусывала губы, пытаясь справиться с тревогой. Я это знал, чувствовал кожей и бесился. Злился на нее. За покорность, смирение, за то, с какой готовностью она решила уйти.

Хоть бы наорала для приличия. Или сказала бы, что …

Я не знал, что именно она должна была сказать, но чувствовал, что какие-то слова между нами затерялись, спрятались в пустоте.

Григорий тоже шел молча, не желая разрушать ту тревожную тишину, что обступила нас плотной стеной. Стойкий мужик. Наверное, думал, что большой босс совсем свихнулся: сначала в лесу на три месяца спрятался, бороду отпустил, а теперь вот в глупые игры играет. Впрочем, даже если такие мысли у моего помощника были, то он держал их при себе. Я и в правду ему много плачу. Столько, чтобы он любые мои прихоти воспринимал стойко и без лишних комментариев.

Юлькина машина стояла там же, где я ее видел в последний раз, присыпанная листвой и мелкими ветками. Весь капот испещрен беличьими следами. Видать, пока человека не было в поле зрения, рыжие плутовки пытались найти что-нибудь вкусное. Судя по тому, что записка, которую я оставил под дворниками, по-прежнему лежала на своем месте, никто так и не проезжал по этой Богом забытой дороге, а может и проезжал, но не пожелал остановиться.

— Дотащишь? — коротко поинтересовался у Гриши, который следом за Юлей обошел вокруг машины, проверяя не спустили ли колеса.

— Конечно. До заправки километров двадцать, — он беспечно пожал плечами. — пойду машину пригоню. Она тут недалеко.

— Давай, — я кивнул.

Юля тем временем забралась в салон, сосредоточенно делая вид, что все в порядке, но я чувствовал, как она еле держится, как ее крутит. Потому что самого крутило и распирало изнутри.

Да что же это такое творится?

Я злился, по-настоящему. Оттого, что не мог переключиться, не мог убедить самого себя, что все делаю правильно. Отвратительное чувство. Вроде логически все обосновал, объяснил, разложил по полочкам, но все равно чувство такое, будто стоял на пороге великой ошибки.

Как так? Какая ошибка? Это была случайная встреча, случайная знакомая, и соответственно случайный секс. Я поддался своим желания, она под действием стресса и адреналина повелась на бородатого мужика. Вот и все. Уверен, что в обычной жизни, Юля даже в мою сторону не посмотрела, явись я к ней в образе удалого дровосека.

В общем, все правильно. Точка. Больше никаких сомнений.

Разговор у нас так и не начался. Каждый молчал о своем, старательно игнорируя другого. Ну и пусть. Так легче.

Хотя нет. Не легче. На душе так муторно, что словами не высказать.

Скорее бы приехал Гриша, взял эту проклятую тачку на буксир и увез ее подальше от меня вместе с хозяйкой.

Его машина действительно стояла где-то неподалеку, потому что через пять минут послышался рев мотора, а следом из-за поворота вывернул УАЗ Патриот цвета хаки. Не знаю почему, но Григорий, имевший в своем распоряжении служебную БМВ и личную тойоту, был уверен, что приезжать ко мне в глушь надо именно на Патриоте. Видать, так колоритнее.

Пока помощник брал на абордаж Юлькин Ниссан, я стоял, сложив руки на груди, и хмуро глядя на саму Юльку.

Она была бледна, явно расстроена, но молчала. Мне хотелось, чтобы она высказала хоть какие-то претензии, но их не было. Моя залетная гостья покорно ждала своей участи, и это бесило больше всего. Настолько, что я решил, если она не хочет ничего прояснить, то и мне нечего волноваться.

Однако, когда девушка села в машину, что-то внутри меня дрогнуло и надорвалось. Я шагнул к машине и порывисто постучал в окно.

— Да, Паш? — голос такой усталый, печальный, что сердце от тоски щемит.

— Все будет хорошо.

Твою мать! Что я несу??? Какое хорошо?

— Конечно, — кивнула, наконец посмотрев мне прямо в глаза. Я и завис, утонул в них, даже не пытаясь бороться. Мы смотрели друг на друга, не отрываясь, будто всего остального мира просто не существовало. Наконец, она выдохнула еле слышно, — разве может быть иначе?

Может. Вот конкретно сейчас в этот самый момент мне было очень даже нехорошо. Я бы даже сказал, что херово до тошноты.

Наверное, надо было вытащить ее из машины, сказать, чтобы не уезжала. Это было бы самое правильное, но именно этого я и не сделал. Просто кивнул и отступил в сторону.

Я ее отпускал. Не до конца понимал, что творю, сомневался, что принял верное решение, но отпускал.

Так надо.

Вот только бы знать кому именно.

Пока мы с Гришей прощались и обменивались рукопожатиями, Юля сидела в машине, гипнотизируя пустым взглядом лобовое стекло.

Она так больше не вышла, только помахала мне кончиками пальцев, когда Патриот тронулся с места и потащил ее следом за собой.

Глупый Бродский воспринял это как игру и побежал следом, задорно вскидывая лапы и громко лая.

Ну хоть кому-то весело.

Машины быстро набирали скорость, и пес отстал. Постоял немного с поднятым хвостом и ушами, ожидая, что сейчас новая знакомая вернется, потом с тревогой обернулся на меня.

— Домой пошли, Бро, — окликнул его и направился в сторону леса.

Волкодав сначала замер, а потом со всех ног припустил за мной. Редкостный трус несмотря на то, что размером с теленка и со страшной зубастой пастью. Не мне его винить. Я тоже здоровенный и зубастый, но сейчас меня давили сомнения и пробирался под кожу иррациональный страх, от которого никак не получалось отмахнуться.

Пес выглядел взволнованным и всю дорогу до домика останавливался, оглядывался назад и тревожно прислушивался. Словно ждал кого-то.

— Она уехала, — сообщил ему коротко, чувствуя, как слова отдают горечью на языке, — уехала и больше не вернется. Так что забудь.

И мне надо забыть.

Это было отличное приключение. Но оно, как и все хорошее в этой жизни, закончилось.

Чтобы не изводить себя мыслями о Юле, я с необычайным рвением принялся за дела. Навел порядок во дворе, хотя там и так было чисто и убрано, зачем-то в тысячный раз переложил поленницу, потом пошел в хлев и вычистил его до блеска, так что хоть сам заезжай и живи, правда Агриппина тут же заскочила внутрь и насыпала гороха на свеже-выскобленный пол, сводя на нет все мои труды. Я постоял, посмотрел, почесал макушку и снова вышел на улицу. Коза радостно засеменила следом, и от избытка чувств вообразила себя нежной пушистой кошкой — прижалась ко мне, потерлась боком, так что с ног чуть не свалила:

— Что, Пипа, скучаешь? Подруга твоя закадычная уехала.

Коза посмотрела на меня, как на дурака, и широко зевнула. Понятно, от этой скотины никакого сочувствия и поддержки не дождешься. Коза, и этим все сказано.

Что это за вонь? Я задрал футболку к самому носу и принюхался.

От меня так ядрено разило потом и навозом, что, защипало глаза. Настоящий дикарь. Дровосек, мать его. СамЭц! Настолько суров, что сам себе в зеркало не улыбаюсь.

Грязный и вонючий я забрался в летний душ и с удовольствием встал под едва теплые струи, надеясь, что плохое настроение уйдет, только не помогло это. Снаружи отмылся, а внутри так все и осталось серым, засыпанным горьким пеплом.