Настя как ненастье (СИ) - Горышина Ольга

Дома он не стал звать Настю от двери — еще выскочит из постели. Позвал уже из гостиной.

— Хочешь сейчас шоколад или утром? Я щетку купил. Ты же зубы все равно не чистила.

— Утром. И шоколад, и зубы. Я очень хочу спать, — донеслось из спальни. — Я положила подушку тебе на диван.

Иннокентий поблагодарил и, пожелав ей доброй ночи, закрыл дверь. Получилось с тяжелым вздохом, и он не желал признаваться себе, что все же немного жалеет, что Настя оказалась хорошей девочкой. Прошел на кухню, разгрузил пакеты и сел на стул. Курить хотелось. Жутко. Но придется терпеть аж до офиса.

2 "Шоколад и шампанское"

Иннокентий думал, что вообще не уснет, а в итоге вышло так, что он с трудом открыл глаза на звук будильника, который с обычного перевел на час вперед. Настя его не услышала или решила пока не выходить. Он сложил аккуратно постельное белье, подушку и покрывало. Подождал и пошел на кухню — принимать душ придется после завтрака, когда будет доступ к шкафу в спальне. Сейчас сварить кофе.

Пенка заканчивала образовываться на второй чашке, когда на кухне появилась Настя, полностью одетая, и он догадался, чего она ждала. Он же ночью снял ее одежду со спинки дивана и положил в кресло. Выйти к нему в мужской футболке она постеснялась. Или, все возможно, побоялась.

— Доброе утро, — произнесла она с опущенными глазами.

— Доброе. Бери йогурт. И я разрезал слойки пополам, если решишь есть их с маслом и сыром.

— Спасибо, — голос тихий, почти что мышиный писк. — Я хотела извиниться за вчерашнее. Мне жутко стыдно.

Она продолжала смотреть в пол, и Иннокентию стоило большого труда отвести взгляд от ее драных коленок.

— Так ничего ж не было. Что стыдиться? Хватит, садись уже есть. У меня полчаса на все про все.

— Спасибо.

Она тихо села на стул и протянула руку к йогурту. Надо было брать обычный, не питьевой, а то сейчас невозможно не смотреть на дергающуюся от каждого глотка шею. Он придвинул к себе кофе и отвернулся к окну, пытаясь вспомнить, когда последний раз опускал салатные римские шторы. Да и вообще вот так спокойно сидел за столом в футболке и джинсах без ремня. Надо было спешить, а спешить не хотелось. Сегодня Настя согрела своим присутствием кухню, а не наэлектризовала, как вчера.

— Слушай, если дверь не закроется, спустись к консьержке, она поможет.

Настя подняла на него глаза — боже ж ты мой, что за ресницы! И Иннокентий онемел. Видимо, горло все-таки саднило. Хотелось курить. До дрожи в руках, и он пару раз даже обронил нож, называя слойку маслом.

— Или дождись меня.

Он вдруг понял, что именно этого и хочет. Вернуться вечером, и чтобы она сидела на этом стуле, а он смотрел в эти глаза и считал количество теневых линий, прорисовавшихся на нижнем веке от опущенных ресниц.

— Я буду не поздно, — добавил он, чтобы Настя поняла, что он хочет, чтобы она обязательно дождалась его.

— Мне нужно домой. Я постараюсь закрыть замок самостоятельно.

Он больше не видел на щеках стыдливого румянца. Но и ночная развязность не появилась в движениях Насти. К счастью!

— Спасибо.

Он не понял, к чему она добавила очередную благодарность, но через секунду увидел в ее руках слойку с сыром. Вот дела… Даже не заметил, как отдал ей бутерброд, который делал для себя. Пришлось снова отпить пустой кофе. Йогурты он не любил. Взял вторую половинку слойки, намазал маслом.

— Я больше не буду, — запротестовала Настя с полным ртом. Так смешно.

И он не удержался: протянул руку и смахнул с ее губ крошки. Она тут же отвернулась.

— Это я для себя.

Сказал-то он про бутерброд, а думал про свои пальцы, на которых все еще оставалась сладкая обсыпка свердловских слоек. Хотелось поднести их ко рту и облизать, и потому он лихорадочно начал искать, чем бы вытереть руки. Когда он последний раз вытаскивал салфетку из держателя? Слоек он не ел уже лет сто…

— Я пельмени купил на всякий случай. Они в морозилке, если вдруг решишь пообедать…

— Я дома поем. Спасибо.

Он ничего не ответил. Сосредоточился на кофе и бутерброде. От очередной Настиной благодарности слойка вдруг начала горчить, и он с трудом проглотил ее, взялся за кофе, а потом сообщил, что идет в душ.

Душ действительно был нужен. Ледяной. Он пытался задавить в себе негодяя, который ругал его за ночную добродетель. Дурак… Когда теперь такой случай подвернётся? Или с поджатым хвостом к Монике побежишь? Он снова смотрел себе в глаза, точно пытал. Не побежит, но и Настей пользоваться не будет. Все образуется как-нибудь…

Снова побрился, нещадно облил себя лосьоном после бритья, затянул галстук, точно удавку, и вышел в прихожую за пиджаком. Из кухни доносился шум льющейся воды: Настя мыла посуду и обернулась на его шаги. Совершенно домашняя — будто делала это каждое утро не у себя дома, а у него… Как у себя…

Иннокентий тряхнул головой — ну что за мысли: нет, нет и еще раз нет: попугай и мышь не живут вместе, да и не надо ему этого. Не готов. Не знает, как. Он ушел из родительского дома прямо в пустоту этой квартиры. А пустота в душе никогда и не была заполнена. Ну там гормональные вздохи-ахи не в счет.

Пару лет и ты женишься. Такими словами отшила его Моника. Такими словами он защищал перед матерью свое решение относительно сестры. Через два года. Значит, и не стоит ничего мутить с малолетней девчонкой. Только расстраивать ее расставанием.

— Ну, я пошел?

Настя кивнула и стала следить за его пальцами, и под пристальным взглядом из-под безумно-красивых ресниц он никак не мог попасть большой пуговицей в такую же большую петельку. Что за черт… Бросил безнадежное дело. Схватил куртку. Передумал. Сорвал с вешалки плащ.

— Про ключ поняла, да?

Она снова кивнула. Точно язык проглотила. Но «пока» все же ему сказала. Пока, пока… Не до вечера. Не до свидания. А пока. В смысле, прощай. Кто бы простил еще ему желание вернуться. От комнатки консьержки броситься вверх по лестнице, распахнуть дверь и схватить противную девчонку в объятья. Как ночью впиться ей в губы, но в этот раз дотащить до кровати. К черту покрывало. Можно прямо на нем… Дурак!

Иннокентий хлопнул входной дверью, словно давал себе пощёчину. Дурак. Все, забудь.

— Привет… Как дела?

Он знал, что это сосед. Не знал только, с какого этажа. Да сейчас важно другое — у него в руках пачка сигарет. Теперь даже плевать, что это Кэмел. Конечно, угостил. Поднес зажигалку. Одна затяжка, вторая, третья… Не отпустило. Дышать было тяжело, и он еле сдерживал кашель. Может, простыл, бегая под дождем? Все может быть. Все…

В офисе Валерия Ильинична тоже посмотрела на него настороженно:

— Опять заболел?

— Да хрен его знает с такой погодой!

Он перекинул плащ через руку, потом сообразил, что его надо повесить на вешалку в углу и прошёл в кабинет. Дел много не накопилось, в мастерские его не звали, к заказчикам тоже. И он сидел и курил: сигареты так и мелькали в руках.

— Это еще что такое? — спросил Сергей Александрович, глядя на полную пепельницу племянника.

— Нервы, — чуть ли не покраснел Иннокентий, но быстро нашелся. — Я завтра на двенадцать назначил Никите встречу в офисе, ничего?

Секундная заминка: Сергей Александрович почесал нос и кивнул:

— Ничего. Спасибо, что предупредил. Найду себе дела вне офиса.

Перешли к сегодняшним делам. Справились быстро. На выходе Сергей Александрович крикнул секретарше, чтобы забрала у Иннокентия пепельницу. Валерия тут же явилась в кабинет.

— Это разве лекарство? — посмотрела она на него сурово.

— Слушай, можно не в службу, а в дружбу? Найди где-нибудь Фазер. Ну, шоколад… Очень надо.

— Это тоже не лекарство, — она даже прищурилась. — Чего случилось? К доктору не идет?

— Не в Лиде дело. Я с женщиной расстался, — выдал Иннокентий глухо.

Валерия Ильинична даже голову набок склонила.

— А у тебя женщина была? Удивительное рядом.