Сигрид Унсет - Йенни
Она ничего не ответила ему.
– Йенни?
– Сегодня нам нехорошо было вместе, Хельге, – прошептала она, – в первый раз…
– Ты сердишься на меня? – спросил он тихо.
– Нет, я не сержусь…
– Так в чем же дело?
– Я не сержусь… Только…
– Только что?
– Только сегодня вечером… – она искала слова, – пока мы шли домой… ты сказал, что мы сделаем прогулку с тобой вдвоем… в другой раз. Здесь совсем не то, что было в Риме, Хельге. Теперь ты всем распоряжаешься и предписываешь мне, что я должна делать и чего я не должна делать…
– Да нет же, нет, Йенни…
– Да. Ты отлично знаешь, что я хотела, чтобы все было иначе… Но ты всем распоряжаешься… Ах, Хельге, ты должен был бы поддержать и помочь мне… пройти через все эти неприятности…
– Ты разве не находишь, что я помог тебе сегодня? – спросил он, вставая с дивана.
– Милый… да… но ведь ты ничего и не мог сделать…
– Мне пора уходить? – спросил он через минуту шепотом и привлек ее к себе.
– Поступай так, как хочешь, – ответила она так же тихо.
– Ты знаешь, как я хочу… А ты… скажи…
– Я сама не знаю, чего я хочу, Хельге! – ответила она, разражаясь слезами.
– Йенни… О, Йенни! – Он нежно поцеловал ее несколько раз. Когда она немного успокоилась, он взял ее руку.
– Ну, я ухожу, – сказал он спокойно. – Спокойной ночи, дорогой друг. Не сердись на меня. Ты устала, бедняжка!
– Нет, попрощайся со мной хорошенько, – попросила она, крепко обнимая его.
– Прощай, милая! Дорогая, родная моя Йенни! Ты совсем истомилась, бедняжка! Ну, спокойной ночи! Спи сладко!
И он ушел. А она опять залилась слезами.
V
– Мне хотелось показать тебе именно вот это, – сказал Герт Грам, вставая с пола. Он стоял на коленях перед железным шкафом и рылся на нижней полке.
Йенни отложила старую тетрадь с эскизами и пододвинула поближе электрическую лампу. Грам стер с папки пыль и положил ее на стол перед Йенни.
– Имей в виду, что много уже лет прошло с тех пор, как я кому-нибудь показывал это, – сказал он. – Да и сам давно не смотрел на свою работу. Но мне уже давно хотелось показать тебе это. С тех самых пор, как я в первый раз был у тебя в ателье… Знаешь, Йенни, по временам, когда я сижу здесь, в своей конторе, один, мне приходит в голову мысль, что вот здесь-то я и покончил со всеми молодыми мечтами, что там, в шкафу, словно в саркофаге, покоится моя работа… и что я сам мертвый и забытый художник…
Йенни молчала. Иногда ей казалось, что Грам выражается сентиментально, хотя она ни минуты не сомневалась в его искренности. Ей вдруг стало жалко его, и по какому-то безотчетному побуждению она слегка провела рукой по его седым волосам.
Грам не сразу поднял слегка склоненную над столом голову, будто ему хотелось продлить эту мимолетную ласку. Потом, не глядя на нее, он развязал папку. Его руки слегка дрожали при этом.
К своему удивлению, Йенни заметила, что и ее руки дрожали, когда она вынимала первый лист. Сердце ее болезненно сжалось, словно от предчувствия какого-то несчастья. Ей вдруг стало страшно при мысли о том, что никто не должен знать об этом ее посещении, что она не смеет говорить о нем даже Хельге. И ее охватило уныние, едва она вспомнила о своем женихе – она уже давно старалась не задумываться над своим чувством к нему. А теперь у нее возникла одна догадка, на которой она преднамеренно не хотела останавливаться, – она боялась разбираться в тех чувствах, которые питал к ней Герт Грам.
Она стала перелистывать альбом с его молодыми мечтами, и душу ее охватило невыразимое чувство грусти.
Это были иллюстрации к народным песням Ландстада, и Герт Грам не раз говорил ей, что это его детище. Она поняла, что только из-за одной этой работы он считает себя прирожденным художником.
С первого взгляда эти иллюстрации производили довольно благоприятное впечатление, благодаря изящным виньеткам и тщательно вырисованным готическим надписям, и они могли понравиться профану. Но Йенни бросились в глаза существенные недостатки: безжизненность, недостаток движения, антихудожественная мелочность. Но неприятнее всего ее поразило смешение всевозможных стилей и отсутствие какой-либо индивидуальности в рисунках. К тому же многое было позаимствовано у хорошо известных ей итальянских художников.
Грам не сводил с нее испытующего взора, пока она рассматривала рисунки, и наконец сказал:
– Тебе, кажется, не нравится это, – и он сделал жалкую попытку улыбнуться. – Да, да, я вижу, что тебе это не нравится.
– Нет-нет, мне нравится… многое очень изящно… Но знаешь… – она старалась подыскать выражение, которое не обидело бы его, – для нас, художников, это представляется в менее выгодном свете, потому что мы видели подобные же сюжеты в другом исполнении, таком совершенном, что мы не можем себе представить этого иначе…
Он сидел против нее, подперев голову рукой, и молчал. Наконец он поднял голову и посмотрел на нее, и сердце ее сжалось от сострадания, когда она встретила его глаза.
– По правде сказать, – начал он, – мне и самому раньше казалось, что это было лучше, – и он опять сделал попытку улыбнуться. – Как я уже тебе говорил, я много лет не заглядывал в эту папку.
– Да, но портрет твоей жены написан превосходно. Чем больше я на него смотрю, тем больше он мне нравится, – заметила Йенни, стараясь его ободрить.
– Ну, это, должно быть, исключение… Когда я писал ее, она была для меня всем. Я был безумно влюблен в нее и в то же время уже ненавидел ее безгранично.
– Не по ее ли вине ты бросил живопись? – спросила Йенни тихо.
– Нет, Йенни. Во всяком несчастье виноваты мы сами. Я знаю, ты неверующая, как это принято выражаться. Да и я не принадлежу к числу верующих. Но я все-таки верю в высшую силу, которая чинит правосудие… Ребекка была кассиршей в лавке на Стургате. Я случайно увидал ее там. Она была дивно хороша. Впрочем, ты можешь судить об этом и теперь еще. Ну, и я поджидал ее по вечерам и провожал ее домой, одним словом, я познакомился с ней и… соблазнил ее.
– А потом ты женился на ней, потому что она ожидала ребенка, так я это и думала. И с тех пор она мучает и терзает тебя, и это в течение долгих двадцати семи лет. Нет, знаешь ли, это довольно жестокое правосудие, то, в которое ты веришь.
Он улыбнулся усталой улыбкой:
– У меня вовсе не такие узкие взгляды, как ты думаешь. Я отнюдь не нахожу ничего предосудительного в том, что мужчины и женщины сходятся друг с другом для законного или незаконного – это безразлично, если только они любят друг друга. Но что касается меня, то я действительно соблазнил Ребекку. Она была совершенно невинна, когда я встретился с нею, и не только в грубом смысле этого слова. Она не знала самой себя и не понимала ничего. Но я сразу увидал, что это страстная натура, я знал, что в любви она будет деспотична и ревнива. Но я надеялся оградить себя от ее деспотизма, сохранить свою самостоятельность. Я знал, что духовного родства между нами нет и не будет, но об этом я не думал – я стремился только обладать ее прекрасным телом…
