Кейт Хэнфорд - Никогда не поздно
– Добро пожаловать в наш «культурный десерт», – с улыбкой проговорила она.
– Ах, да… И согласитесь, сегодня он выглядит еще более десертным, чем всегда. – Он показал на синие волны и белый пляж, где как раз в этот момент появилась женщина в ярком купальнике в сопровождении породистой собаки. – Тропический десерт, – сказал О'Коннел, внимательно разглядывая женщину. – Когда я уезжал из Лондона, там две недели без перерыва шел дождь.
Они расположились на веранде – за столом, защищенным от солнца огромным бледно-зеленым тентом. На подносе стояли виски, джин, водка, минеральная вода. В ведерке охлаждалось белое вино, а на развернутом сценарии О'Коннела стояло большое блюдо с жареными орешками. Фэй с одобрением взглянула на пометки в тексте – О'Коннел относился к телефильму серьезно, в отличие от большинства звезд, которые рассматривали подобную работу как возможность как попало выпалить свои реплики, схватить деньги и бежать.
– Я пью ирландское виски, – обратился к ним О'Коннел. – А вы сами наливайте себе, кто что хочет.
Фэй беспокойно покосилась на бутылку водки, помня, как вела себя Тара на вечере у Кэт, но та налила себе вина и, казалось, чувствовала себя вполне непринужденно. Кэтрин налила чуть-чуть виски и добавила столько воды, что ее напиток казался бесцветным по сравнению с тем, что пил О'Коннел, а Фэй разрешила себе выпить джина с тоником.
– Вы ирландка, или ваша мама любила «Унесенные ветром»? – спросил он Тару.
– Ни то, ни другое, – ответила она. – Моя мать вообще не ходила в кино. Я шведка с небольшой примесью норвежской крови, а мое настоящее имя – Карен.
Фэй была поражена. За эти несколько мгновений она узнала о Таре больше, чем за все время их знакомства.
– И вы назвали себя Тарой, – сказал О'Коннел. – Так сказать, создали себя заново.
– Что-то в этом роде, – пробормотала Тара и замкнулась в себе.
Почувствовав, что затронул какую-то неприятную для нее тему, он не стал настаивать и обратился к Фэй:
– Наш режиссер сказал мне, что вы возвращаетесь к работе после долгого перерыва. Это замечательно. Все восхищаются актрисами-англичанками, и они действительно очень хороши, но мне кажется, что американские актрисы более податливы и гибки в смысле перевоплощения.
– Не каждый имеет возможность проявлять способность к перевоплощению. Я, например, всю жизнь играю одну и ту же роль, – заметила Кэт.
Но в ее голосе не звучало ни раздражения, ни неудовлетворенности, и Фэй подумала, не подмешал ли О'Коннел в их напитки какого-нибудь волшебного зелья, помогающего быть правдивым. Естественно было бы ожидать, что присутствие такой незаурядной личности создаст напряженную атмосферу, но женщины чувствовали себя рядом с ним легко и свободно.
– Настоящий рай, – мечтательно проговорил он. – Чудная погода, бокал с прекрасным напитком в руке, океан у ног и три красивые женщины, c которыми можно поболтать. Рай, и все же, если бы мне пришлось провести здесь полгода, я бы спятил. И сломя голову помчался бы в аэропорт и вскочил в самолет на Бейрут или Белфаст.
Кэтрин повела плечами.
– Это не для меня, – сказала она. – Не представляю себе, почему некоторых людей влечет опасность.
– Дорогая Кэт, конечно, я преувеличиваю. В физическом смысле я трус, но дело в том, что избыток комфорта тоже очень опасен. Вот почему у меня дом в Донеголе – я могу в любой момент поехать туда, чтобы прочистить мозги ледяным ветром.
– Это в Ирландии? – спросила Тара.
– Да, на севере, хотя, конечно, как вы понимаете, не в Северной Ирландии. Когда британцы покоряли мою страну, они забрали только шесть северо-восточных графств, а Донегол оставили туземцам. В Донеголе нет никакой промышленности, только голые скалы и бурное море. Там удивительно красиво, как бывает красиво в нетронутых человеком диких местах. Первые большие деньги я заработал, когда снимал квартирку в Лондоне вместе с еще двумя молодыми актерами из колоний. Один был австралиец, а другой, как и я, ирландец. Оба они давно бросили актерское ремесло и занялись взрослыми делами. Ральф стал школьным учителем, а Лайом – юристом.
– Господи, каким идиотом надо быть, чтобы променять… – начала было Тара и осеклась. – Извините, я не хотела…
– Ничего страшного, – ободряюще улыбнулся О'Коннел. – Самое глупое в жизни, что люди никогда не говорят того, что думают. Они так боятся кого-нибудь обидеть, что говорят только о погоде или неудачах знакомых.
Фэй вспомнила презрительный отзыв Тары о жизни Среднего Запада – она имела в виду то же самое, что и О'Коннел, а теперь у нее вдруг сделался такой вид, будто она наконец сдала трудный экзамен.
– Да, – прошептала она. – Я с вами согласна.
Кэтрин украдкой бросила на Фэй взгляд, в котором читалось облегчение: кризис миновал, и тут же обратилась к О'Коннелу:
– Почему вы решили взяться за эту роль? Книга-то очень неплохая, но ведь этот сенатор… Он не герой и даже не антигерой.
Десмонд взял с блюда орех и некоторое время молча жевал его, собираясь с мыслями, потом он слегка подался вперед и зажал руки между коленями.
– Я уже объяснял Рэю, так почему бы не объяснить и вам. Я захотел сыграть Тома Мадигана в память о своем старике. Мой отец во многом был похож на сенатора, хотя у него не было ни положения, ни денег.
Он никогда не давал матери забыть, что за ним многие охотились, пока он на ней не женился. Ему не представлялось случая закрутить шашни с какой-нибудь красоткой вроде Карлотты Фитцджеральд. – Он приветственным жестом поднял бокал и взглянул на Фэй. – Да это было и не в его духе. Я думаю, если бы красивая женщина всерьез предложила ему себя, он бы отверг ее, а потом сидел бы на кухне с каменным лицом. Но до чего же была хороша его улыбка!
– Как у Марлона Брандо, – вставила Тара. – В конце «Дикаря». Когда он улыбнулся Мэри Мерфи, было так, будто после бесконечной зимы вдруг выглянуло солнце.
– Именно так, – подтвердил О'Коннел. Он налил себе еще немного виски. – Только самое печальное, что, если зима слишком долгая, можно не заметить солнца, когда оно наконец появится. Человек становится полузамерзшим, как земля в Арктике. Это называется вечной мерзлотой. Вот вся наша семья и жила как в вечной мерзлоте.
Фэй стало грустно. Десмонд не пытался вызвать жалость к себе, но она поражалась тому, как много существует способов искалечить душу человека. Кэлу, как отцу О'Коннела, тоже всегда чего-то не хватало, чтобы быть счастливым, и ей казалось, она понимает, что пережил Десмонд, находясь рядом с человеком, неспособным любить. И эти переживания наложили на него неизгладимый отпечаток – не зря он говорил про «вечную мерзлоту».
