Розмари Роджерс - Любовная игра. Книга вторая
— Действительно, зачем тратить время на разговоры? Что ты предлагаешь в качестве альтернативы или надеешься выгадать? Ты заставляешь меня задавать себе вопросы, на которые мне следовало бы уже иметь ответы. Например, почему иногда ты, как мед, и говоришь так тепло, сладостно, нежно, а в другой раз, как уксус, и даже вдвое кислее!
Теперь его пальцы захватили ее горло, но очень легко, почти не касаясь кожи. Сара лежала очень тихо, не произнося ни слова, но, как ни странно, без боязни глядя в его потемневшее, замкнутое лицо.
Она ощущала, как будто впитывает и каким-то таинственным образом осознает гнев и горечь, с которыми он нападал на нее. Впитывает и таким образом ослабляет их.
— Ну? — Его голос стал грубее и резче, и, казалось, он с усилием заставил себя передвинуть свою руку на ее плечи. — Разве тебе нечего больше сказать, пока ты лежишь так и глядишь на меня своими безжалостными, зелеными, как нефрит, глазами, которые никогда ничего не выдают? Тебе лучше ответить мне на этот раз, per Dio[35]!..
— Что ты хочешь, чтобы я сказала?
— Правду, для разнообразия. Почему ты так много лжешь?
— Потому что ты ожидаешь от меня, чтобы я лгала, конечно. Если я скажу тебе правду, ты не поверишь мне. Итак…
Удивленная тем, что ее голос звучит так спокойно и почти беспристрастно, она пожала плечами, сопротивляясь давлению его рук.
— Итак… поскольку мы вовлечены в эту очень искреннюю, очень интимную беседу, почему бы тебе ради разнообразия не попытаться быть, хоть один раз, правдивой? Я уверяю, что ты не шокируешь меня. — Он обманчиво слегка коснулся ее губ своими за мгновение до того, как бросил небрежно: — Например, мне кажется, что тебя и Анджело что-то связывает.
— Анджело? — повторила она нерешительно и была вознаграждена тем, что он ехидно фыркнул.
— Да. Тот парень со спрятанным мотоциклом. Как он его назвал?
— «Хонда», мне кажется. О да, он был очень мил и добр, как мне показалось. Он смотрел на мой синяк, и я чувствовала, что меня это совсем не смущает. А вас? Вы думаете, что Анджело тоже бьет своих женщин? Если да, то я, конечно, не захочу кататься с ним на мотоцикле. И, вероятно, Карло также не одобрил бы этого, как вы считаете?
— Ты…
Оскорбительная, сказанная им шепотом непристойность, которой он почти кусанул ее, казалось, еще вибрировала между ними, когда он резко произнес:
— Карло! Если ты умна, ты не станешь больше упоминать о нем, ибо мы оба уже давно знаем, что Карло не для тебя, а ты не для Карло; у него еще нет достаточного опыта, чтобы обращаться с такой хитрой, искушенной молодой сукой, как ты! А что касается Анджело… зачем тратить время на размышления? Ты не поедешь с ним кататься на его новенькой «хонде», и вообще — ты вряд ли снова его увидишь, разве что во сне или в своих чувственных мечтах!
— Что вы имеете в виду, я не… я полагаю, что именно вы-то и живете в вымышленном мире прошлых столетий, окруженный женщинами-рабынями, которых вы или купили, или взяли силой. Я увижусь с Анджело, если мне захочется, — мне наплевать на ваши возражения. Вероятно, несмотря на ваш пистолет и грубые пустые угрозы, вы на самом деле боитесь его и того, что он олицетворяет, ведь Анджело ваше alter ego[36], не правда ли? Только он был рожден любовью, а не чувством долга, как…
Она вовремя сдержала сердитый поток слов, которые предназначались для того, чтобы бранить, и ранить, и… обидеть.
— Почему ты остановилась? — спросил он очень спокойно, хотя в его голосе чувствовалась угроза, заставившая замереть ее дыхание. — Продолжай, предмет тебя, кажется, занимает. Анджело, дитя любви, ты находишь его милым и, кто знает, каким еще — учитывая, что он был дерзок до того, что пригласил тебя проехаться с ним на мотоцикле… куда только, хотел бы я знать?
— Я думаю… — Сара пыталась унять дрожь в голосе, потрясаемая чувствами, в которых еще не могла разобраться. — Я думаю, что нам не стоит рассуждать об этом, знаете ли? Анджело на самом деле интересуется не мной, он — один из фанатов Моны Чарлз. Разве вы не заметили, каким ласковым голосом он называл ее несравненной. Я привыкла к этому — и могу учуять за милю преданных почитателей мамы Моны!
— Ах да… у всех нас есть матери, не так ли? И ведь вас также называют ее любимым ребенком. Дилайт, Diletta mia… «О луна моего наслаждения…»
Он произнес цитату с язвительной насмешкой, навалившись на нее всем телом, и лег между ее бедрами, несмотря на запоздалые попытки оттолкнуть его. Опершись на локоть, он одной рукой касался ее волос, а другая его рука скользнула вверх и вниз по ее потному телу, задержалась на бедрах и со сводящей с ума медлительностью двинулась к изгибу ее грудей.
— Прекратите!.. — Сара безуспешно попыталась оттолкнуть его. — Я… я… нет надобности.
— Ради Христа, замолчи! — Его голос ударил ее так же дико и резко, как ранее он ударил ее по лицу. — Надобность есть, и ты это хорошо понимаешь, лицемерка, Diletta!
— Я… не хочу… чтобы ты называл меня так!
— Не называл твоим именем? Но я могу придумать другие имена, которыми буду называть тебя, если хочешь. Возможно, что-то подобное возбуждает тебя?
— Еще меньше, чем изнасилование!
— Я тебя еще ни разу не изнасиловал!
Он внезапно неприятно рассмеялся, скользнув руками вдоль ее тела, и схватил ее за кисти рук.
— Я думаю, что любому мужчине было бы не слишком сложно пробудить твое желание. Показать тебе, как?
Ему и не надо было показывать, подумала Сара в отчаянии еще до того, как он начал. Она превратилась в извращенную мазохистку, и ее тело уже хотело его, заставляя прильнуть к нему.
— Abbracciami[37], Dilletta! Поцелуй меня гак, как поцеловала бы любовника, которого выбрала сама… мужчину, который не знает, кто ты такая, и может быть вовлечен в ловушку твоим нежными, чувственными губами…
Она хотела поцеловать его! Зачем бороться против совершенно нормального естественного порыва? У нее еще будет время ненавидеть и презирать себя за то, что она стала такой, как он ожидал, как он и хотел. На минуту ей показалось, что она способна реагировать только инстинктивно и бездумно, когда она обняла его, чтобы прижаться к его упругому, взволнованному телу, целуя его так, как он потребовал.
33
Дни проходили за днями — теперь Сара умышленно и сознательно не рассуждала сама с собой и не пыталась анализировать. Она стала совершенной гедонисткой — избалованной одалиской, для которой сераль был не тюрьмой, а наслаждением. Почему бы нет?
Поддавшись тому, что было, конечно, чистой похотью и ничем более, Сара часами лежала обнаженная под солнцем на своей личной террасе, не думая ни о чем особенном, в то время как солнце окрашивало ее кожу. Никто из слуг, даже Серафина, не приближались, чтобы не помешать ей в это время; но изредка она чувствовала внезапную прохладу его тени, падавшей на ее тело перед тем, как он присоединялся к ней, чтобы предаваться любви под солнцем и бесконечной голубизной неба.
