Единственный (СИ) - Летова Мария
Семь лет прошло…
Откашлявшись в кулак, говорю:
— Я… кажется, задолжал тебе извинения.
— Да.
Извиниться перед ней — это не жрать стекло. Я хочу этого, возможно, сильнее ее самой. Я ведь и правда мог ее убить. Она была худой, и эта худоба угадывалась даже через зимнюю одежду.
Поразмыслив, спрашиваю:
— Ты все еще на меня обижена?
— Мне не двенадцать.
— Я заметил.
Протянув руку, она стряхивает с коленки невидимую пылинку. Стреляет в меня взглядом, от которого ожидаю чего-то особенного. Когда человек смотрит на тебя так, будто на гвоздях сидит, выхлоп должен быть обязательно.
— Я не обижена, — ведет плечом. — Но если ты… хочешь извиниться, то извинись и за то, что на меня… накричал…
Я впиваюсь в ее настороженное лицо взглядом, не спеша отвечать на это щедрое предложение. Ощущение такое, будто меня поставили раком и, если сейчас уступлю, я из этой позы уже не выберусь.
Блядь.
Смотрю на нее в упор. Она изучает пол, поджав губы. Эта обоюдная тишина просто трещит, твою мать.
Мои извинения?
Я в них вообще не специалист, тем более когда уступить — значит признать свою неправоту. В тот день на заправке я наорал на нее, потому что от страха чуть не обделался. Она это заслужила.
Вариантов у меня не так много: уступить или нет.
Черт. Это сложно.
Я выбираю первое, потому что во второй раз за этот вечер решаю не проверять наши отношения на прочность. Наступив себе на глотку, выпрямляюсь и говорю:
— Принято.
Ее глаза становятся шире, будто сама не верит, что все так просто. Это замешательство доставляет удовольствие. Я просто гребаная коробка с сюрпризами, не иначе. И сам удивлен тому, каким гладким могу быть, но суть в том, что я не хочу конфликтов. Не хочу ходить по краю. Я хочу целовать, трахать и касаться. Все это, умноженное на три и прокрученное туда-обратно раз десять.
— Извини за то, что накричал, — продолжаю. — Это было грубо.
Яна порывается что-то сказать. Раз, второй, но все же решает этого не делать. Пару секунд комкает пальцами салфетку, затем выдавливает:
— Принято.
Если извинения нужны для того, чтобы разрядить ситуацию, то у нас это херово выходит. Тот день — как пузырь, из которого постоянно подтекает, и меня это бесит.
Оторвав от пиццы кусок, молча жую. Мой аппетит разбужен, так что успеваю прикончить половину к тому времени, когда готов снова на Яну посмотреть. Она наблюдает, теребя шнурок на своем топе, и дистанция между нами неимоверно достала.
— Закончила? — киваю на стол.
— Да…
— Тогда пошли, — встаю, отряхнув руки.
Ее взгляд взмывает вверх, карие глаза неотрывно следят за моим лицом.
— Куда? — спрашивает неуверенно.
— За извинениями, — протягиваю ей руку.
Она вскакивает со стула и забирает из вазы букет, после этого вкладывает свою ладонь в мою. Эта молниеносная реакция уже достижение. Я сжимаю ее пальцы, пока идем на улицу.
Вход в парк на другой стороне дороги подсвечен по-королевски, и людей даже в это время полно — они пачками заходят и выходят. Не был в нем лет десять, а то и больше. Веду Яну туда. Наши ладони от плотного контакта в вечерней жаре потеют, но руку своей девушки я не выпускаю. Меня не смущает, а ее… хрен знает…
Вечерняя иллюминация — сто из ста. Осматриваясь, пытаюсь сориентироваться: за десять лет все сильно изменилось и аттракционов раз в пятьсот больше, но тир я вижу сразу.
Призы — плюшевые медведи разных размеров.
— За этого сколько? — киваю на самого здоровенного.
Думаю, он потянет на извинения, которые я должен был принести еще семь лет назад.
— Винтовка десятизарядная. Десять выстрелов, один промах… — объясняет мужик, пока изучаю предложенную мне винтовку. — Ваше поле желтое. Кубик нужно сбить. Мужчинам стрелять стоя, девушкам можно с опорой…
Яна топчется на месте, прижимая к себе букет, но в ее глазах я вижу азарт, и, мне кажется, будто конкретно сейчас из ее головы все посторонние мысли выдуло. Все, кроме меня.
От этого внутри немного полощет.
Заняв стойку, делаю медленный выдох и прицеливаюсь. Расстояние детское, да и винтовка тоже. Но один промах — это рискованно.
— Попал, — слышу тихий писк за спиной.
Улыбаюсь, сбрасывая с плеч напряжение.
— Попал…
Кубики отлетают один за одним. Я промахиваюсь на пятом выстреле и шкурой чувствую наэлектризованный от волнения воздух за спиной.
— Еще два… — щекочет поджилки голос Яны.
Два кубика слетают со стенда, и за спиной раздается радостный крик.
Обернувшись, вижу сияющее улыбкой лицо и сам улыбаюсь, как придурок. Кладу винтовку, потряхиваю затекшей рукой, и в этот раз первый шаг Яна делает сама. Мнется секунду, глядя в мои глаза, в следующую — с разбега оказывается в моих руках, повисая на шее.
— Ты выиграл! Ура! Ура! — скандирует со смехом.
Обернувшись вокруг своей оси, кручу так, что роняет на асфальт букет. Ее ноги отрываются от земли, один сланец слетает.
— Артур!
Мое имя она произносит вслух впервые, и меня торкает достаточно сильно, чтобы надавить на ее губы своими.
Глава 37
Яна
— Яна, — собственное имя долетает до меня как через вату.
Вскинув голову, я отдираю взгляд от кружки с чаем и перевожу его на маму, потерянно хлопая глазами. Стоя у плиты, она смотрит на меня удивленно, и я не сразу понимаю почему.
— Ты что, еще спишь? — улыбается.
Отличный вопрос!
— Яичницу или кашу? — спрашивает. — Чем завтракать будешь?
Мой желудок совершенно пуст, в нем будто носятся сквозняки, но при мысли о еде он только сжимается. Вряд ли примет хоть что-то. Яичницу или кашу…
У меня нет аппетита. Я ничего не хочу. Ни есть, ни пить. В голове сквозняки не меньшие, поэтому с ответом я торможу.
— Я… потом поем…
Голос похож на лепет, и мне застонать хочется. Вот ведь черт!
— Потом? — удивляется мама. — Когда потом? Ты во сколько домой вернулась? Я не слышала, как ты пришла…
— Мам, — встаю из-за стола. — Давай я лучше бабуле еду отнесу. Пойду переоденусь…
Выбегаю из кухни до того, как на меня свалится еще больше вопросов.
В моей комнате пахнет цветами. Букет стоит на столе, он красивый. Мне, кроме матери и брата, цветы никогда никто не дарил, я и не думала, что это так фантастически приятно, получать их от… парня.
Половину комнаты занимает огромный плюшевый медведь, и, бросив на него взгляд, я не в состоянии задушить глупую улыбку.
Я вернулась домой в час ночи и даже не уверена, что это была я, а не какая-то другая Яна. С горящими от поцелуев губами и зашкаливающим пульсом — именно такие отпечатки на мне оставляет Артур Палачёв теперь, когда мы встречаемся…
Я не могу есть, пить, спать. Могу только думать о нем, снова и снова прокручивая в голове вчерашний вечер, и сердце в груди то сжимается, то скачет. Лежащий на столе телефон молчит. Мне кажется, если схвачусь за него — обожгусь, а мне хочется схватиться, написать какую-нибудь чушь, но сделать это не дают последние, пока не сдохшие мозги.
Если бы могла спрятать этого медведя от посторонних глаз, так бы и сделала, но затолкать его в шкаф невозможно, под кровать — тоже, поэтому мне остается только ждать момента, когда этот четвертый житель нашей квартиры перестанет быть секретом.
Порывшись в шкафу, я иду в душ и, закрыв глаза, трогаю себя между ног, чтобы снова обнаружить то, что еще вчера вечером обнаружила: дико неприличное количество смазки, которую произвело мое тело за проведенное с Палачом время.
Никогда раньше со мной такого не было. Только с ним и уже не в первый раз. Я не знала, что умею быть такой мокрой! Это шокировало меня, поразило!
Живот сводит тягучим спазмом, и если это не остановлю, так и продолжу мокрая ходить. Это пошло и интимно, но еще и словно какая-то ступень моего развития, о которой раньше я не подозревала.
