Нарисованные шрамы - Нева Олтедж

— Роман? —Я удивленно смотрю на него сверху вниз.

— Тебе не удобно лежать на спине. Поэтому мы импровизируем.

Его руки скользят по моим бедрам, пока он не обхватывает ягодицы, и он подает мое тело вперед, пока его рот не оказывается в нескольких дюймах от моего лона.

— Руки на изголовье, — говорит он, — и держись крепче.

Его рот врезается в мою киску еще до того, как я успеваю обработать его приказ. Я хватаюсь за изголовье кровати, закатив глаза от наслаждения, пока он лижет меня, разрушая меня все больше с каждым движением своего языка. Мой разум уже наполовину помутился, но, когда Роман сосет клитор, он полностью выгорает.

Я все еще дрожу от последующих разрядов, когда он опускает меня на свою грудь. Спустя несколько мгновений я возвращаюсь в реальность. Я поднимаю на него глаза и вижу, что он наблюдает за мной с самодовольной улыбкой. Коварный и опасный, вот кто он. И он это знает.

Я спускаюсь ниже, пока не чувствую его твердый член, и поднимаюсь, чтобы расположиться над ним.

— Руки на изголовье, Роман.

Он приподнимает брови, но он берется за две деревянные планки над головой. Я улыбаюсь, медленно начинаю опускаться на его член, останавливаюсь на полпути и наклоняюсь, чтобы поцеловать его грудь, покрытую татуировками. Затем я облизываю ее. Роман глубоко вдыхает, но не двигается, держа руки на доске. Я бы хотела дразнить его дольше, но мое лоно буквально болит от желания иметь его в себе, поэтому медленно опускаюсь вниз и закрываю глаза. Блаженство.

— Не. Двигайся, — шепчу я и начинаю вращать бедрами.

Пока я скачу на нем, Роман крепче сжимает изголовье, мышцы его предплечий напряжены. Он хочет двигаться, двигаться вверх внутри меня. Я вижу его желание и контроль в напряженном взгляде. В том, как он сосредоточен, чтобы оставаться неподвижным, потому что я попросила его об этом, и меня это сильно заводит. Роман Петров — не тот человек, который кому-то уступает, но здесь он отдает мне контроль. Стон вырывается из меня, когда я кончаю. Роман в конце концов теряет самообладание и, схватив меня за талию, начинает врезаться в меня до тех пор, пока не кончает.

Пока мы лежим с переплетенными конечностями, я провожу пальцем по черным линиям на его груди. В основном это узоры в традиционном стиле, такие же, как и на его руке. Что я не заметила раньше, так это многочисленные шрамы по всей его груди. Я кладу руку на один из трех на его правом боку. Они кажутся более свежими, нарушая поток черных узоров.

— Они от взрыва бомбы в машине, — говорит он, поглаживая мою спину.

Я перевожу руку влево и касаюсь длинного тонкого шрама над его бедром.

— После драки с ножом на мой шестнадцатый день рождения. Дискуссия о политике, которая зашла слишком далеко.

Затем я выбираю округлый шрам на левой стороне его живота и обвожу его пальцем.

— Выстрел. Разногласия с Мендозой. Для мексиканцев он эквивалент пахана, тогда все было сложно. Это было больше десяти лет назад.

Я поднимаю на него глаза.

— Десять? Когда ты сменил предыдущего пахана?

— Двенадцать лет назад. Когда мой отец умер, я занял его место. Мне было двадцать три года.

— Как это возможно? Ты был так молод.

— Я начал работать с отцом, когда мне было пятнадцать. Люди поддерживали меня. — Он пожимает плечами, как будто это пустяк. — Этот вариант был гораздо лучший, чем внутренние войны. Это плохо для бизнеса.

Я опускаю глаза к его груди, неожиданно понимаю, насколько сильно его мир отличается от моего.

— Что случилось с Михаилом? — спрашиваю я.

Роман молчит несколько мгновений, затем делает глубокий вдох и прижимает меня к себе.

— Мой отец случился.

— Боже милостивый. Он... сделал это с ним? Почему?

— Это долгая история, malysh. Длинная и ужасная история, и определенно не то, о чем я хочу говорить в нашей постели. Тебе будут сниться кошмары.

- Все так плохо?

— Нет. Все гораздо хуже, чем ты можешь себе представить, Нина.

Будильник звонит в семь. Я смотрю на Нину, которая спит у меня на груди, и качаю головой. Я помню, что вчера вечером переложил ее на подушки, но в какой-то момент она снова решила забраться на меня.

Стараясь изо всех сил не разбудить ее, я снова перекладываю ее на простыни и натягиваю покрывало на ее обнаженное тело. Прошлой ночью мы занимались сексом три раза, так что она, скорее всего, будет спать.

Поцеловав ее в плечо, выглядывающее из-под одеяла, я беру костыли с того места, где прислонил их к тумбочке, и начинаю готовиться к встрече с Уорреном.

Где-то в середине сеанса Уоррен берет трость, которая уже неделю лежала на стуле в углу, и приносит ее мне.

— Давай попробуем немного, — говорит он.

Медленно я слезаю с массажного стола и встаю, поддерживая свой вес левой ногой и держась за край стола правой рукой.

— Мы начнем медленно, — говорит он. — Пока только пара шагов.

Я делаю глубокий вдох, держу трость левой рукой и разжимаю безумную хватку, которой держусь за стол. Моя первая попытка неудачна. В тот момент, когда я поднимаю левую ногу, чтобы сделать шаг вперед, жгучая боль пронзает мое правое колено так, что я чуть не спотыкаюсь.

— Подели вес между тростью и ногой. И попробуй на этот раз сделать шаг поменьше.

Колено все еще болит, как сука, но уже немного лучше. Мне удается сделать всего четыре шага, прежде чем боль становится невыносимой, и я вынужден сесть. Выглядит жалко, и я чувствую потребность ударить что-нибудь.

— Все прошло хорошо, мистер Петров, — говорит Уоррен.

Я поднимаю на него брови.

— Если это было хорошо, то что плохо?

— Это вполне нормально. Вы впервые за четыре месяца почти весь свой вес перенесли на травмированную ногу. То, что вы можете это делать, очень радует. Думаю, с этого момента вам следует перейти на предплечные костыли

Я замираю. — Мне они не нравятся.

— Почему? С ними нужно немного потренироваться, но пользоваться ими гораздо удобнее.

— Потому что они выглядят ... постоянными. — Вот. Я сказал это.