Отец для двоих (СИ) - Черно Адалин

“Я принял решение стать отцом. Возможно, у меня не получится. Не исключаю, что вообще не смогу, но я должен попытаться, чтобы не дать своему ребенку вырасти в семье, подобной моей.

Я хочу, чтобы ты знала…

Девушка, беременная от меня, мне безразлична. Я выпил лишнего, она оказалась рядом. На утро я даже ничего не вспомнил и не помню до сих пор. У меня всегда было плохо с алкоголем — наследственность так себе.

Наверное, пора прощаться, я все сказал и почему-то уверен, что ты уже порвала письмо на куски, хотя… вряд ли ты его вообще получишь. Твой отец не позволит. Он о тебе заботится. Меня ненавидит, а тебя обожает и сделает все, чтобы ты была счастлива.

Ты будешь, ежик. Просто без меня. Обязательно будешь. Прощай.”

Я падаю на подушку. Письмо летит на пол. Плачу. Слезы катятся без остановки. Оно было мне необходимо. Шесть лет назад, сейчас почти бесполезно. Почти, потому что все еще трогает, заставляет чувствовать. Я думала, что меня уже ничем не удивить и не разжалобить, что я очерствела, но строчки черного чернила, написанные на белой бумаге, уверили меня в обратном. Я все еще чувствую. И сочувствую.

Ему. Себе. Нам.

Интересно, как бы все обернулось, получи я письмо чуть раньше? Шесть лет назад, к примеру.

Глава 39

Макар

— Мы не можем дать никаких гарантий, — оправдывается врач.

Как коллега я его прекрасно понимаю, а как отец мне хочется услышать совсем другое. Я ожидаю других прогнозов, хотя прекрасно понимаю, что веду себя как тот самый истеричный родитель. Просто мой сын несколько дней не приходит в себя. Я сбил костяшки на руках в кровь, молотя грушу без перчаток.

Жанна посмела сбежать, так что мстить мне оказалось некому. Ни мама, ни оставшиеся общие знакомые понятия не имели, где она сейчас находится. А, может, понимали, что ничего хорошего ее не ждет и специально скрывали. Сейчас я не был уверен ни в ком, кроме себя самого.

И Оли…

Она пришла в больницу на следующий день после того, как я у нее выспался. Принесла плюшевого мишку и осталась со мной на несколько часов. Мне тогда показалось, что она словно изменилась, стала другой. В ее взгляде больше не было ненависти, а, может, она скрыла ее на время, пока была со мной в больнице.

— Поймите нас, Макар Игнатьевич. Вы же сами знаете, в каком мы положении. Мы безумно уважаем вас и ваши труды, но… мы делаем все возможное.

Я прикрыл глаза. Смириться с тем, что это действительно было так, оказалось слишком сложно. Дело в том, что я верил врачу. Он говорил правду. Его я знал довольно давно, пару раз приходилось сталкиваться в операционной. Он был профессионалом своего дела. И у меня не было ни единой причины в нем сомневаться.

— Извини…

— Ладно, чего уж. Мы делаем больше, чем можем. Сейчас все зависит от него.

В том, что Степа хочет жить я ни минуты не сомневался. Он у меня боец самый настоящий. Сильный мальчик, но страх никуда не уходил.

Я отложил все операции, перенесли на столько, насколько это было возможно. Часть удалось перепоручить коллегам. Проблема была в том, что не все пациенты хотели оперироваться у кого-то, кроме меня. Я со многими встречался лично и объяснял ситуацию. Кто-то пошел на встречу, кто-то возмущался, другие просто согласились перейти к другому врачу.

Я не знал, когда смогу оперировать, да и смогу ли. Сейчас чувствовал себя неспособным что-то делать. Руки стали дрожать все чаще и я боялся, что этот тремор не пройдет, что останется со мной если не навсегда, то надолго.

— До свидания, — я поднимаюсь со стула и направляюсь на выход.

Я узнал все, что мне было интересно. Сын в надежных руках. Мне вместо отчаяния стоит переключиться на уход за ним, потому что сейчас большую часть времени рядом с ним проводит моя мама. Я не находил в себе сил видеть сына ослабленным.

После разговора с доктором направляюсь к сыну в палату. Оля ушла перед моим походом к врачу. Я провел ее до лифта и распрощался с ней. Отношения между нами были довольно странными. Они были похожи на дружеские за одним единственным исключением — я ее любил.

Мне было катастрофически недостаточно одного общения, взглядов, улыбок. Мне хотелось большего. Гораздо большего. Только вот требовать это большее я был не в праве. Отпускать ее не хотелось, хотя я понимал, что это единственно правильный выбор.

Оля, как не странно, сидела на стуле у кровати Степы. Держала его за руку и рассказывала сказку. Я так и замер на пороге, не решаясь сделать шаг. Слушал ее спокойный голос и не мог нарушить их уединение. Я не понимал, почему она вернулась, да это было и неважно. Главное, что Оля была здесь и поддерживала моего сына, как могла.

Прислонившись к косяку двери, я наслаждался ее размеренным голосом, пропитанным нежностью и лаской. Она говорила с моим сыном, как с Тимофеем. Так, как никогда не говорила с ним его родная мать. Оля не замечает меня довольно долго. Заканчивает одну сказку и начинает другую. В какой-то момент она замолкает и оборачивается. Ее щеки тут же покрываются румянцем.

— Ты давно здесь стоишь?

— Слышал еще первую сказку.

— Я собиралась уходить, а потом подумала, что у меня еще есть время и решила дождаться твоего появления. Не уверена, но думаю, если мы будем с ним говорить, он очнется быстрее. Как думаешь? Я где-то об этом слышала.

— Так и есть, — говорю, отклоняясь от косяка.

К ней иду. Подхожу ближе. Оля встает, суетится, собирается уходить. Я ее перехватываю. Обнимаю. Она не вырывается, наоборот, застывает. В плечо мне утыкается. Говорю же — между нами что-то изменилось, просто я не могу понять что и хорошо это или плохо.

— Макар… — тихо шепчет Оля. — Мне так жаль. Жаль, что ему приходится через это пройти. Уверена, он поправится.

— Да я тоже уверен, — успокаиваю ее, хотя у самого на душе кошки скребутся.

Тяжело. Видеть сына таким почти невозможно. Я понимаю, что стоит проводить с ним как можно больше времени, но вместо этого лишь бегаю по врачам и требуют результатов.

— Побудь с ним, — просит Оля, словно подслушав мои мысли. — Я знаю, что это трудно, но ему это нужно. Ты нужен. Если хочешь, я еще немного останусь.

— Если тебе не сложно.

Я сажусь на стул, Оля садится рядом, кладет голову мне на плечо. Я знаю, что не заслужил ее расположения, но отпустить ее сложно. Невозможно. Я шесть лет назад думал, что не могу. Письма писал в надежде, что она сможет простить. Нет, я был уверен, что она не получит их, но вдруг… если вдруг…

Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем Оля собирается уходить. Говорит, что еще бы посидела, но у нее нет возможности. Нужно ехать к брату за сыном.

— Я отвезу, заодно и с Тимофеем увижусь. Мама с минуты на минуту приедет. Подождешь?

Оля соглашается. Мы разговариваемся. Оля расспрашивает о Степе, о садике, в который он ходит и о школе. От разговора нас отрывает та, кого я меньше всего хотел бы видеть — Жанна.

Она вихрем врывается в палату и, удивленно уставившись на Олю, двигается к нам. Я хмурюсь и сжимаю челюсти до хруста. Причина ее прихода мне неясна, потому что единственное мое желание — сжать руки на ее шее.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю.

— Я? — она усмехается. — Я мать Степана. А вот что здесь делает она… и вообще, что это за идиотское уведомление? У тебя ни за что не получится лишить меня родительских прав — закон всегда на стороне матери.

Глава 40

Оля

Я не знаю, зачем вернулась. Просто… стало так жаль этого маленького малыша, прикованного к кровати. Я все время представляла на его месте Тимофея и едва сдерживала слезы. Дети не должны страдать. Дети не должны чувствовать себя ненужными.

Я хотела поделиться с маленьким Степаном лаской. Подарить ему чуточку любви, чтобы ему хотелось вернуться к жизни, к отцу, который его ждал.

Макар многого не показывал, но я видела, с какой тоской и ожиданием он смотрит на Степана. Как ждет, когда тот откроет глаза и произнесет едва слышно “Папа”.