Любовь длинною в жизнь (ЛП) - Харт Калли

Ненавижу то, что это первая мысль, которую выдает мой разум. Каллан — очень сексуальный мужчина. Всегда был таким, и нет никаких сомнений, что таким и остался. Удивительно, что до сих пор я даже не задумывалась о том, что у него может быть девушка в Нью-Йорке. Его сегодняшняя речь о браке была определенно хорошим показателем того, что он не вовлечен ни во что серьезное в данный момент, но, несмотря на это, вполне может быть, что какая-то симпатичная маленькая хипстерская девушка в очках в черной оправе ожидает его в Трайбеке, или Бруклин-Хайтс, или в любом другом перспективном районе, в котором тот поселился.

Она, вероятно, писательница или что-то в этом роде. Возможно, ведет блог.

У меня такое чувство, будто проглотила толченое стекло. Пытаюсь подавить это чувство, когда вхожу во владения Каллана и шагаю по половицам, осматривая вещи и позволяя воспоминаниям возвращаться в мой разум по частям: плакат «Nevermind» на стене, который я повесила после того, как Каллан случайно пробил дыру в гипсокартоне; пробковая доска, полная корешков от билетов в кино и на концерты. Боже. Так много фильмов мы ходили смотреть вместе: «Бойцовский клуб», «Властелин колец», «10 причин моей ненависти», «Зеленая миля». Мы даже не были достаточно взрослыми, чтобы видеть большинство из них в то время, но Шейн работал в театре Village 8 и тайком впускал нас после небольшого подкупа.

Не могу поверить, что он сохранил те же простыни. Выцветшие и застиранные, они скорее серые, чем голубые, но все те же. Чувствую себя так, будто только что накачалась наркотиками, и я Алиса, падающая в давно потерянную кроличью нору, которая раньше была мне так знакома, но теперь кажется странной и чужой. По идее, мне стоило бы попытаться выбраться из этой проклятой дыры, но я этого не делаю. Свободно падаю, даже не заботясь, теряясь в дыму и зеркалах пыльных воспоминаний, которые обрушиваются на меня.

Сажусь на край кровати Каллана, переполненная любовью и болью, которые когда-то существовали между нами в этой комнате. Некоторые из самых важных моментов моего подросткового возраста произошли именно здесь. Другие происходили по соседству, в моей собственной спальне. Один из них произошел в подвале моего отца.

Я доблестно боролась, чтобы убедить себя, что пребывание здесь, в Порт-Ройале, теперь не более чем неудобство для моей жизни, но правда в том, что я так напугана и травмирована, оказавшись здесь, что едва могу дышать. Даже не осознаю, что делаю, когда ложусь на матрас, сбрасываю туфли, сворачиваясь калачиком в позе эмбриона, прижимая колени к груди.

Я вдруг так устала. Кости ощущаются тяжелыми внутри моего тела, тянут меня вниз в матрас, отказываясь позволить мне двигаться. Лежать — это худшая идея, которая приходила мне в голову за долгое время, но не могу собраться с силами, чтобы даже волноваться об этом. Каллан флиртует с девушкой в баре или сидит на скамейке, разговаривая со своей девушкой-блогером в очках в черной оправе по мобильному телефону, и я ничего не могу с этим поделать. И не хочу ничего с этим делать.

Черт бы его побрал. К черту Каллана за то, что он вернулся сюда. К черту его за то, что причиняет мне боль, за то, что любит меня, и выглядит так чертовски идеально, и за то, что заставляет меня чувствовать то, что я не хочу чувствовать.

И к черту меня за то, что чувствую это.

Каллан

У меня такое чувство, будто мой мозг замариновали в спирте. Фрайдей не была впечатлена моим поведением за ужином, но опять же не думаю, что она была впечатлена кем-то из нас. После ухода Корали, женщина выругалась себе под нос, встала и наполнила пластиковые контейнеры гумбо.

— Вот. Возьмите это. На дорожку, — сказала она мне, сунув в руки емкость, а затем еще одну, побольше, в руки Шейна. — Если вы не способны вести вежливый разговор в моем доме, то не возвращайтесь, пока не овладеете искусством светского этикета.

Затем она бесцеремонно выгнала меня, Шейна и Тину на тротуар, хмыкая на нас, когда захлопнула входную дверь, и это было последнее, что мы видели от нее. С тех пор прошло пять часов. И эти пять часов были заполнены Тиной, кричащей на меня за то, что я такой мудак, Шейном, запихивающим Тину в свою машину и говорящим ей ехать домой, а затем Шейн и я напиваемся в хлам в каком-то новом, модном баре, полном детей, которых здесь не было, когда я уезжал из города в последний раз.

— Ты уверен, что хочешь сейчас домой? — спрашиваю, тыча Шейна в живот своим контейнером с холодным гумбо. Мы стоим в конце подъездной дорожки к моему дому, покачиваясь, как вялые стебли кукурузы. — Ты пьяный. Тина убьет тебя.

— Тина меня не убьет. Она ... — Он икает. — Она убьет тебя, когда увидит в следующий раз. Она прекрасно понимает, что я не виноват. Она говорит, что тебе нельзя доверять.

— Хм. Ну, ты уж прости меня, если я не буду гореть желанием тусоваться с твоей женой до того момента, как покину этот городишко.

— Я все понимаю. — Шейн отрыгивает, ударяя себя в грудь сжатым кулаком. — На твоем месте тоже не стал бы этого делать. Итак. Что ты собираешься делать с...? — Шейн кивает головой в сторону соседнего дома и шевелит бровями. — Ну, ты знаешь, с Корали Тейлор, и этим ее «никогда больше со мной не разговаривай»?

— Она не говорила, чтобы я больше никогда с ней не разговаривал.

— В этом не было необходимости. Это было чертовски очевидно, Кэл. Она скорее воткнет себе в глаза раскаленную кочергу, чем еще раз поболтает с тобой, судя по выражению ее лица, когда она убегала от тебя к чертовой матери.

Он прав, и я ненавижу это. Боже, у меня чертовски щиплет глаза. Я так пьян и так устал, и чудовищность этого дня все время грозит поставить меня на колени. Если позволю эмоциям взять верх, то разобью всю мебель в доме, как только переступлю порог, а я этого не хочу. Не хочу злиться и впадать в ярость только потому, что встреча с Корали впервые за долгое время прошла не так, как надеялся. Все прошло именно так, как я и ожидал, и это...

Она злится на меня. Она в ярости. Публикация этой фотографии была настоящим идиотским шагом с моей стороны.

— Тебе лучше вернуться к своей беременной жене, прежде чем она пошлет поисковую группу, требуя моей крови, — говорю я, хлопая Шейна по руке.

Он притягивает меня к себе, тычет костяшкой указательного пальца мне в ребра, а потом уходит по улице, тихо смеясь себе под нос.

Подойдя к входной двери, обнаруживаю, что она приоткрыта на дюйм.

Какого черта? Прожив так долго в Нью-Йорке, я не совершаю ошибки, оставляя входную дверь открытой. У меня настоящий пунктик по поводу безопасности, что делает тот факт, что эта дверь не заперта, крайне необычным. И тревожным.

Когда я был ребенком, то играл в бейсбол, просто для удовольствия. Обычно брал одну из маминых сумок для покупок в дальний конец сада и собирал все яблоки, упавшие с деревьев, а потом мы с папой стояли на узкой лодочной пристани в конце нашего двора. Он подбрасывал яблоки в воздух, а я бил по ним бейсбольной битой, издавая обрывки смеха, когда размягченные плоды взрывались каждый раз, когда кедровое дерево касалось их. Река, протекающая через Порт-Ройал, извиваясь за домами на нашей улице, была вся усеяна кусочками яблок, и у папы было такое выражение лица, как будто он считал себя величайшим отцом на этой гребаной планете. Воздух был полон сахара и солнечного света, и я бы подумал, что, может быть, он все-таки не уйдет. Не оставит нас.

Но он ушел. Я больше никогда не выбивал яблоки в реку, хотя бейсбольную биту сохранил. Как единственный мужчина в доме, знал, что должен защищать свою маму, поэтому держал биту спрятанной в узкой щели между входной дверью и книжным шкафом в прихожей, где она все еще собирает пыль.

Тянусь к ней, обхватывая пальцами истертую веками древесину, вглядываясь в чернильную черноту расфокусированными глазами. Ни хрена не видно. Я чертовски пьян, и как бы ни старался, не могу приспособить свое зрение, чтобы видеть в темноте. Однако включение света может оказаться роковым решением. Если кто-то прячется там, ожидая, когда пройду мимо, чтобы они могли разбить лампу о мою голову, последнее, что мне нужно, это помочь им, показав, где именно нахожусь.