Любимый цветок фараона (СИ) - Горышина Ольга

— Выходи, — повторил жрец чуть громче.

Нен-Нуфер поравнялась с лампой.

— Ступай за мной как можно тише.

Сам он был босиком, и ей пришлось взять в руки сандалии, и теперь она шла на цыпочках, будто по острым иголкам. Жрец пару раз нетерпеливо оборачивался и наконец опустил лампу к разодранным коленям.

— Это ужаснее, чем мне сказали. Как могла ты снять повязки так рано?

— Не было никаких повязок, — выдохнула несчастная, хватаясь рукой за стену. — Мне наложили лишь мазь.

— Почему же ты не пришла ко мне?

— Ты для меня занят, — выдохнула свою сердечную боль Нен-Нуфер, хотя не думала с утра просить помощи ни у одного врача. Если бы она не простояла целый день в пыли у храмовых пилонов, помощь бы ей не понадобилась.

Пентаур поднял лампу к бледному лицу воспитанницы и лишь сейчас заметил ожерелье, закрывавшее фигурку Исиды. Нен-Нуфер закусила губу, не в силах выдумать ничего в свое оправдание, но Пентаур не спросил про наряд, он отвернулся и продолжил свой путь под звезды. Во дворе он перестал шептать.

— Идем в больницу, иначе раны твои к утру загноятся.

Поняв, что каждый шаг дается Нен-Нуфер с трудом, жрец замер на мгновение и вдруг подхватил ее на руки. Он оставался в церемониальной одежде, и Нен-Нуфер уткнулась носом в шкуру, но даже сквозь нее слышала, как заходится сердце воспитателя. У дверей горел одинокий факел, но привратник заметил их, и Пентаур внес драгоценную ношу в придерживаемую стариком дверь.

Молодой врач, присматривавший в ночи за больными, бросился к ним, но Пентаур сам уложил больную на узкую кровать и велел принести чистой материи, вина и меда. Нен-Нуфер не знала, куда деть сандалии, и те продолжали болтаться в воздухе, зажатые дрожащими пальцами. Пентаур уже склонился над ее ногами, как врач легонько тронул его за плечо, прося снять шкуру. Нен-Нуфер лежала неподвижно, не издавая и звука, хотя Пентаур всякий раз с открытой тревогой склонялся к ее лицу, то и дело опуская на лоб ледяную, пахнущую медом, руку.

— Теперь ты должна поспать, — сказал Пентаур, убирая от губ обессиленной девушки чашу. — Утром я загляну к тебе и решу, можно ли тебе вставать. — Он наклонился совсем низко, и Нен-Нуфер ожидала, что жрец запечатлит на ее лбу поцелуй, как давно в детстве, но он лишь прошептал: — Забудь, что было нынче вечером. Ты пошла прямиком ко мне в башню и дождалась моего возвращения от фараона. Ты ничего не знаешь, чтобы ни стал спрашивать тебя Амени. Тебя не должны были видеть, но коли я не доглядел кого подле кельи, ты все отрицай. Я приду утром, а сейчас спи.

Пентаур отступил от скамьи, и тогда над Нен-Нуфер склонилась невольница, чтобы прикрыть простыней.

— Спи, — повторила она за жрецом единственные услышанные слова.

Нен-Нуфер закрыла глаза. Пентаур просит ее лгать, но что же такого она совершила, что расстроит Амени? Что же… Неужели Райя что-то сказал Пентауру, но даже скажи он всю правду, которую просил таить, ей не в чем упрекнуть себя. Не мог же он оговорить ее и зачем ему могло понадобиться это… Нет, она не понимает злобы Пентаура. Но он обещал прийти утром, и тогда она спросит его, в чем провинилась. Не может же он вечность злиться на нее молча. До утра не так долго ждать, а утром он придет и заберет от нее все сомнения.

Нен-Нуфер прождала Пентаура до полудня, и когда тот так и не объявился, покинула больницу. Ноги почти не болели, а вот на душе было неспокойно — не бывало такого, чтобы Пентаур не сдерживал обещаний, да и проводивший ее до порога жрец выглядел обеспокоенно, как и все обитатели храма. Невольники и прислужники суетились, как обычно, только в воздухе разлилось подозрительное молчание. Ее накормили с остальными больными, и Нен-Нуфер прямиком отправилась в башню — только бы узнать, что Пентаур просто занят, и тогда можно поискать себе занятие — ее еще долго не допустят до танцев.

Однако у входа в башню она столкнулась со стражником. При виде ее юноша расставил ноги и сжал в руке хлыст, будто охранял вход в храмовое хранилище.

— Велено никого не пускать, — отрезал он, когда Нен-Нуфер еще даже не задала вопроса.

Он опустил руку, и плетка задрожала в нагретом воздухе. Нен-Нуфер непроизвольно попятилась.

— Скажи Пентауру, что Нен-Нуфер желает видеть его.

— Мне велено никого не пускать, — повторил стражник с непроницаемым лицом.

Кнут распрямился еще больше, и Нен-Нуфер не посмела продолжить беседу. Она поспешила во дворик, где в этот час в тени колонн Амени обычно беседовал с учениками. У него она узнает, отчего к башне приставлена стража.

— Кого ты ищешь здесь, Нен-Нуфер?

To был вчерашний нахальный жрец, с которым она бежала навстречу фараону. Не дожидаясь его приближения, Нен-Нуфер развернулась и побежала прочь с такой быстротой, что чуть не опрокинула корзину с финиками, которую несла на плече рабыня.

— Прости меня, — отступила от нее девушка и поспешила к себе в пристройку. Теперь она знала, почему Пентаур не навестил ее. Они заперлись в башне с Амени. Нечто серьезное свело их вместе в неурочный час, потому как Амени никогда не отменял бесед со жрецами. А что может быть серьезнее вчерашнего жертвоприношения фараона?

Нен-Нуфер уселась на служившую ей постелью циновку и взяла флейту.

Ей запретили танцевать, но не играть. И как только Нен-Нуфер заиграла, в пристройку тут же со смехом впорхнула стайка танцовщиц, но заметив ее, девушки замолчали и переглянулись. Нен-Нуфер опустила флейту. Они видели, как она вчера наряжалась, а потом не явилась ночевать… Должно быть, об этом успели доложить и наставнице. Ей скорее надо бежать к ней, чтобы рассказать, что Пентаур отправил ее залечивать раны в больницу — жаль, она не спросила имя врача, но коль потребуется свидетель, она сумеет узнать его среди остальных жрецов. Бежать, пока сплетни не достигли ушей Амени… Он видел ее у храмовых пилонов и, зная ее прежний скромный вид, тоже мог заподозрить неладное. Как же могла она так неосмотрительно открыто искать встречи с царевичем! А он, искал ли он после службы встречи с ней?

Пурпурный румянец, окрасивший бледные щеки Нен-Нуфер, только сильнее подогрел интерес смешливых товарок. Нен-Нуфер хотела ухватиться за фигурку Исиды, но ей помешало ожерелье. Девушки опустились перед ней на циновки — да только зря глядят в глаза, ведь ей нечем утолить их срамной интерес. И отчего каждая держит в руке цветок лотоса?

— Ты знаешь, что теперь будет с Пентауром? — начала старшая из троицы совсем шепотом, а остальные в страхе обернулись к откинутому пологу, за котором в дневном мареве двигались невольники.

Нен-Нуфер сжала флейту. О чем ее спрашивали, она не понимала.

— Ты видела его после службы. Мы знаем, что он отвел тебя в больницу.

Они знают! О, Великая Хатор! О Всемогущая Исида! В ее чистоте никто не усомнился,

— Зачем он сделал это? Зачем? — уже спрашивали наперебой все трое.

— Что сделал? Когда? Вы говорите про Пентаура?

Краткая радость сменилась тревогой. Нен-Нуфер вспомнила взволнованное лицо врача и хлыст стражника.

— Она ничего не знает! — вскочила младшая из девушек. — Ее лишь собственные ноги интересуют! А если бы не Пентаур, тобой бы крокодил позавтракал!

Нен-Нуфер вскочила следом и замахнулась на обидчицу, и если бы старшая не схватила флейту, та непременно опустилась бы на голову несчастной девушки.

— Полоумная!

Нен-Нуфер закрыла лицо руками, когда в нее полетели лотосы, и отступила в угол. И как бы звонко не стучало в ушах сердце, она все равно услышала звук брошенной на пол флейты. Только не посмела нагнуться за ней, пока в пристройке не стало тихо. Флейта треснула и больше не могла петь. Нен-Нуфер уткнулась в нее носом и разревелась.

— Не плачь, девочка.

Это старая невольница, с которой они когда-то сушили для больницы целебные травы, услышав ее стоны, прибежала в пристройку и теперь шершавой рукой гладила ее по волосам. Нен-Нуфер уткнулась в ее сморщенную грудь и только пуще разрыдалась.