Джанет Дейли - Дурная слава

Он намеренно затаился, довольный возможностью наблюдать за Иден Росситер, сбросившей с себя личину владелицы ранчо и босса. Киннкэйд догадывался, что немногим мужчинам позволяла она увидеть под этой маской женщину.

Но старый сторожевой пес почуял запах Киннкэйда. Шерсть у него на загривке поднялась дыбом, и грозным рычанием он предупредил хозяйку о присутствии постороннего.

— В чем дело, Кассий? — Иден мимоходом бросила взгляд на собаку.

В ответ пес сделал шаг в сторону Киннкэйда и снова зарычал.

— Кто там? — спросила она чеканным голосом, мгновенно превратившись снова в босса.

— Киннкэйд. — Он отбросил в сторону сигару и вышел из тени. — Красиво, правда?

— Да.

И в этот момент пес ринулся преградить путь Киннкэйду, прежде чем тот успел подойти к хозяйке слишком близко. Собака еще раз предупреждающе зарычала, показав на этот раз зубы. Киннкэйд остановился.

— Довольно, Кассий! — прикрикнула Иден.

— Кассий, — повторил Киннкэйд имя собаки, и спросил с любопытством: — Вы назвали его так в честь римского полководца или боксера Кассиуса Клея?

— В честь боксера, — призналась она, глядя, как Киннкэйд присел на корточки и протянул псу руку, чтобы тот обнюхал ее и запомнил запах.

— Возможно, ты и не Мухаммед Али, — обратился он к собаке, — но, судя по шрамам на твоей шкуре, ты боец хоть куда.

— Ну, во всяком случае, в бесстрашии ему не откажешь. Он готов атаковать кого угодно — койотов, гремучих змей и даже взрослого быка. Конечно, возраст сделал свое дело, но в нем по-прежнему сердце льва.

— Он и выглядит как суровый старый воин, — сказал Киннкэйд с улыбкой и выпрямился, видя, что пес обнюхал его и успокоился.

К удивлению Иден, Кассий не остался рядом с ней, а отправился прочь совершать свой ежевечерний обход, чего он никогда раньше не делал, если человек, с которым оставалась Иден, не был ему давно и хорошо знаком. Она так толком и не поняла, чем вызвано подобное поведение собаки; то ли особым доверием, то ли преклонным возрастом.

В сумерках под полями шляпы глаз Киннкэйда не было видно, но она чувствовала на себе его взгляд. И это ее будоражило.

— Начинает холодать, — заметил он.

— Обычно так и бывает после захода солнца.

Он посмотрел на небо, окрасившееся теперь в сиреневые тона, возвещавшие о скором наступлении ночи, и немного грустно сказал:

— Знаете, это совсем не тот край, который можно было бы назвать красивым, Пожалуй, еще два дня назад я сказал бы, что это самое засушливое и унылое место, какое мне приходилось видеть. Но что-то есть в этом огромном пустынном крае притягивающее взгляд и запечатлевающееся в самом сердце.

Иден понимающе кивнула:

— Знаю. И хотя для большинства людей здесь только скука и пустота, для меня это центр Вселенной. Я не хотела бы жить где-нибудь в другом месте.

Киннкэйд увидел, как в ее темных глазах блеснула гордость, и он снова залюбовался классическими линиями ее лица и удивительным, невиданным сочетанием в чертах изящества и силы.

Иден Росситер, безусловно, была красавицей: ее брови были изогнуты и похожи на арки, а красоту глаз подчеркивали густые ресницы. При других обстоятельствах и в другом месте Киннкэйд разыграл бы для нее целый спектакль и уж нашел бы возможность прикоснуться к ней, а заодно и выяснить, может ли он рассчитывать познакомиться с женщиной, спрятанной под этими одеждами. Желание так поступить у него было, но Киннкэйд обуздал его.

— Чтобы здесь выжить, — сказал он, — думаю, надо глубоко пустить корни в эту землю.

— Да, вы правы, — согласилась она. — Мои, во всяком случае, сидят в этой земле глубоко.

— У вас превосходный дом, как раз такой, какой должен быть на ранчо. У него такой вид, будто он здесь в буквальном смысле вырос.

— В какой-то степени это так и есть, — ответила Иден, с улыбкой глядя на свой дом.

— Что вы имеете в виду? — удивился Киннкэйд.

— Дело в том, что все материалы, использовавшиеся для его постройки, взяты отсюда, с земли «Шпоры». Для изготовления сырцовых кирпичей Кэйт Росситер использовала землю со склона гор за домом. Солому насушили из высокой травы, густо покрывавшей тот луг, где мы сегодня убирали сено. Вода, конечно же, взята возле дома, а бревна сделаны из тополей, росших прямо вот здесь. Когда я была маленькой девочкой, мой дед Джед часто говаривал, что этот дом построен из деревьев Росситеров, из травы Росситеров, из воды и земли Росситеров.

— К сожалению, теперь немного осталось домов, которые могли бы этим похвастаться.

В голосе Киннкэйда не было ни малейших следов иронии, а только спокойное одобрение. Возможно, от этого или же от сгущавшихся вечерних сумерек, а может быть, и от лимонада с виски Иден вдруг покинули присущие ей настороженность и недоверчивость.

— Большая часть старых домов снесена или разрушена временем, — сказала она и, вспомнив, добавила: — Джед утверждал, что этот дом никогда не рассыплется, потому что скреплен кровью Росситеров.

— Шутите? — улыбнулся Киннкэйд.

— Не шучу, — отозвалась Иден. — Семейная легенда гласит, что, когда месили глину для кирпичей, Кэйт сильно поранилась и крови было так много, что она придала красноватый оттенок всем кирпичам этого замеса. И еще говорят, что Кэйт велела эти кирпичи использовать в качестве угловых в основании постройки.

— Ну, это всего лишь легенда, — заметил Киннкэйд.

— Однако в детстве это была моя самая любимая история, — призналась Иден. — Мне никогда не надоедало ее слушать.

— Должно быть, Кэйт Росситер была особенной женщиной.

— Да, это действительно так. Джед рассказывал, что каждый год Кэйт сажала на веранде душистый горошек. Он уверял, будто не было аромата приятнее, чем сладкий запах душистого горошка в жаркие летние вечера. Когда мне было десять лет, я тоже попыталась посадить горошек, — вспоминала Иден. — Но земля оказалась твердой, как цемент.

— Вам следовало попросить брата помочь.

— В конце концов я так и сделала. Правда, для этого мне пришлось пригрозить ему, что я расскажу дедушке о том, как он удрал тайком в город. В конечном же итоге появился только один побег, да и тот через несколько дней погиб.

— А ваш брат часто удирал?

— Постоянно, — сообщила Иден. — Джед всегда был строг с Винсом. Возможно, слишком строг. Думаю, Джед опасался, что Винс вырастет таким же бесполезным и безответственным, как наш отец, поэтому он был с ним суров больше, чем следовало.

— Ваш брат не произвел на меня впечатление человека, которому бы это пошло на пользу.

— Так оно и есть. В результате Винс все здесь возненавидел, хотя он никогда особенно и не любил ранчо. Когда мы сюда приехали, Винс уже был достаточно взрослым. И ему было тяжелее, чем мне, приспособиться к этой жизни после Сакраменто. Здесь не было телевидения — он не мог смотреть «Улицу Сезам».