Мария Спивак - Твари, подобные Богу
Потом он уехал домой — и вернулся в Омск женатым человеком.
Впервые по возвращении столкнувшись с Наташей на лестнице, он встретил этот ее глубокий, всепрощающий взгляд, внутренне поежился от сознания своей вины — и сколько потом ни убеждал себя, что вообще-то ничего не обещал, все равно изнывал от стыда при каждой встрече. Было в ее глазах нечто… взыскующее.
Антон и сейчас сошелся с ней будто бы успокаивая совесть. Когда после разрыва с Лео он — нет, не приехал — приполз в Омск уничтоженный, с ампутированной душой и пустым лицом, Наташа наконец взяла инициативу в свои руки. Окружила его заботой, выхаживала как больного ребенка, готовила, помогала собраться на работу, убирала квартиру, стирала, приносила фильмы, сидела с ним по выходным. Он мало что вокруг замечал, но привык, ее присутствие не раздражало, она умела быть незаметной.
Пожалуй, если бы не препятствие в виде формально не расторгнутого брака, Антон женился бы на Наташе не приходя в сознание.
А так они просто объединились — самым естественным образом. Все равно она проводила в его квартире больше времени, чем в своей. Достаточно долго он убеждал себя, что так лучше. Вот настоящая женщина, верная спутница, друг. Да, в их отношениях нет огня — и слава богу! Антон отгорел свое в проклятом любовном костре. Обуглился уже весь. Хватит. Кому-то они с Наташей покажутся нудными, старомодными, чересчур правильными — пусть. Зато у них общие принципы, взгляды, интересы, устремления — лучший фундамент для строительства совместного будущего.
Антон стоял у стола, глядя в пространство. «Почему же говорят, что притягиваются противоположности?» — думал он.
Из забытья его вывел ровный голос Наташи:
— Позвони, если сможешь, хорошо? Ты сегодня когда вернешься?
Она поправила оборчатый передник, волосы. Ничего не скажешь — мила. К тому же прекрасная рукодельница. Шьет, вяжет, вышивает. Дома всегда в чем-то скромном, но очаровательно женственном, хотя «в люди» одевается строго. Всегда будто только что выстирана, выглажена, и к плите без фартучка — ни-ни. Как правило, Антона это искренне умиляло. Наташа, весь ее аккуратный, примерный облик вызывал у него ассоциации со старыми советскими фильмами — ассоциации в высшей степени неясные, но приятные: стабильность, надежность, светлый путь и вечная весна на Заречной улице.
Как правило. Но не сегодня. Глядя, как Наташа прячет под заколку выбившийся локон, усмиряет, не дав ни секунды свободы, Антон неожиданно вспомнил свою Лео. Та могла, услышав, что он уходит, завопить из постели: «Куда?! Стой!» и вывалиться провожать его голая, всклокоченная, неумытая… А то еще схватит первое попавшееся под руку и вдруг увидит, что это не рубашка, а джинсы, которыми невозможно прикрыться, захохочет и, набросив их, как боа, на плечи, станцует что-нибудь разудалое… или напрыгнет на него увесистой обезьянкой, зацелует, так что он едва устоит на ногах… Обычно она не готовила завтраков, даже не думала просыпаться от его возни на кухне, но иной раз вскакивала ни свет ни заря и пекла плюшки, огромную гору, и варила какао. Казалось бы, смешное детское удовольствие — и невероятный праздник на целый день, если не на два-три…
Ведьма, одно слово. Антон невольно улыбнулся, и по его груди разлилось тепло. Он не верил, что, проделывая странные манипуляции в лесу, Лео просто валяла дурака. Нет, тут не обошлось без шаманства. Он с детства помнил слухи о бабке своей жены — ну, да, да, бывшей, — которые активно циркулировали меж соседей. Говорили, к той все местные бегали с горестями и болезнями. Антон, правда, по малолетству толком ни к чему не прислушивался, но некоторые истории смутно помнил. Про свою первую учительницу, зарывшую что-то ночью на кладбище и так вернувшую мужа, про местного алкаша дядю Сашу, «отсоединенного» от пьянства с помощью заговоренных травок… Правда, если до излечения дядя Саша, бывая навеселе, с удовольствием возился с мальчишками и чинил велосипеды «за так», то после сделался непрошибаемо мрачен и отказывался пошевелить пальцем, не выторговав предварительно порядочную мзду — однако факт остается фактом: к рюмке он больше не прикасался.
А еще смешно: в четыре года Антон услышал про бабку Лео, что она «присушила» своего мужа одним взглядом, и затем года два, когда промокал под дождем, и хотел и боялся попасться ей на глаза: вдруг его тоже «просушат».
Безусловно, Клеопатре что-то передалось по наследству. Достаточно вспомнить, каким огнем загорались иногда ее глаза, и как они его околдовывали, полностью подчиняя своей воле, и как он бывал счастлив подчиниться… и как волшебно изменялся мир, когда они с Лео обнимали друг друга… Так, все, стоп. Опять унесло не туда. Что было, то было — не вернешь. Поздно.
А впрочем — в груди стало совсем горячо, — почему поздно? Кто сказал, что не вернешь? Ведь никакие приговоры не подписаны, штампы не проставлены… От дерзких мыслей у Антона запульсировало в висках. Он мотнул головой, спеша вернуть на место рассудок, здравый смысл, совесть… что там еще? Какие железобетонные качества избавят от неотвязного желания выяснить, что успела натворить его сумасшедшая, импульсивная дурочка?…
— Вернусь около восьми, как обычно. — Глубоко вздохнув, Антон еще раз поцеловал Наташу в лоб и пошел работать.
* * *Оставшись одна, Наташа первым делом сорвала с себя фартук и яростно швырнула его на спинку стула. Потом судорожно втянула полные легкие воздуха, медленно выдохнула — и усилием воли успокоилась. Перевесила фартук на крючочек за шкафчиком, на место. Она никогда не давала воли чувствам. Ни-ког-да. За что следовало сказать спасибо ее матери.
Детство и юность Наташа провела как на вулкане. Редкий день в их семье не становился последним днем Помпеи. Дружное счастье воскресного утра могло в секунду улетучиться ядерным грибом, оставив за собой выжженную пустыню: разбитую посуду, опрокинутый стул, тихо всхипывающую Наташу, ее тяжко вздыхающего отца. Они оба жарко любили «мамочку» и в минуты, когда та, обессилев от припадка гнева, исступленно рыдала в спальне, жестоко страдали, что по своему недомыслию так сильно ее огорчили. И готовы были на все, лишь бы замолить грех — в чем бы он ни заключался. Пусть отец всего лишь развернул за едой газету, а Наташа капнула яйцом на чистое платье — но они же знали, как это раздражает, а значит, могли постараться! Последить за собой, научиться наконец манерам, не портить единственное в неделю спокойное утро, но нет, пожалуйста — опять, опять!.. Скандалы вспыхивали из-за пустяков и стремительно вырастали в древнегреческие трагедии.
— Ты такая же, как твой отец! — кричала багровая от возмущения мама, и для Наташи не было обвинения страшнее. — От тебя ни помощи, ни поддержки!
