Уильям Локк - Сердце женщины
Таким образом, первые шесть месяцев замужней жизни Ивонны прошли безмятежно, и она сама смеялась над прежними своими страхами, что она не сумеет приспособиться к своему новому положению.
Но однажды, это было под вечер, в начале июня, когда супруги отдыхали в тени старого аббатства, покрывшего своею тенью почти всю лужайку, каноник положил на траву газету, которую он читал, не торопясь свернул и спрятал в карман свое золотое пенсне, посмотрел на жену и молвил:
— Ивонна!
Она захлопнула французский роман, который читала и мгновенно приготовилась слушать его с полным вниманием, как подобает доброй жене.
— Мне надо кое-что сказать тебе, — серьезно начал он, — может быть, и неприятное для тебя — о некоторых возможных мелких переменах в нашей жизни.
— Переменах? — недоумевая повторила Ивонна.
— Да. Я давно уже хочу поговорить с тобой. Я думаю, милая, что тебе следовало бы быть немного серьезнее и больше помогать мне, чем ты это делала до сих пор. Ты понимаешь меня?
Если бы тихий ректорский садик неожиданно превратился в пустыню Сахару, а золотистый шиповник, под которым она сидела, — в огненный столб, Ивонна не больше изумилась бы и растерялась. Она почувствовала острую боль, словно от укола, и слезы выступили у нее на глазах.
— Нет. Совсем не понимаю — в чем дело?
— Я не хочу быть с тобою строгим, Ивонна. Я начал этот разговор только потому, что так велит мне долг. И я уверен, что раз сказать, это будет достаточно.
— Но в чем же дело? — жалобно допытывалась она. — Чем я прогневала тебя?
Он скрестил ноги, и спокойным, не дрогнувшим голосом по пальцам начал перечислять ее проступки. Она недостаточно живо сознает ответственность, которую возлагает на нее ее положение. На супруге ректора лежит много обязанностей относительно прихода, которых она до сих пор не исполняла. Она даже не старается пополнить свое знакомство с религиозной доктриной и церковными делами.
— Я не преувеличиваю, Ивонна. Разве ты не сказала давеча детям в воскресной школе, что при распятии Спасителя присутствовал св. Иоанн Креститель? Ведь это было?
Он улыбался, как бы желая смягчить суровость укора, но лицо Ивонны выражало трагическое отчаяние, и по щекам ее катились слезы.
Каноник встал и пошел к ней с раскрытыми объятиями. Она машинально позволила обнять себя.
— Лучше объясниться начистоту, Ивонна, — ласково молвил он. — И я знаю, ты не забудешь моих слов. Не обижайся, моя маленькая женка!
Но она была обижена — глубоко обижена.
— Я не знала, что ты недоволен мной, — выговорила она дрожащими губами. — Мне казалось, что я добросовестно прилагаю все старания, чтобы сделать тебя счастливым.
— И достигла этого, дитя мое. Я очень счастлив.
— О, нет, очевидно, нет. Я попробую делать так, как ты хочешь, Эверард. Но я ведь говорила тебе, что я не гожусь для тебя, я ничего, ничего не умею — только петь немножко умею. Но я постараюсь, Эверард. Прости меня.
— Конечно, конечно, родная. — Он великодушно потрепал ее по плечу и запечатлел поцелуй на ее лбу. — Ну, вот так. Будет же плакать. Мне самому страшно больно говорить это тебе. Но если бы исполнение долга всегда было приятно, мир был бы полон добродетельных людей. Вытри же глазки и улыбнись, Ивонна. И пойдем в комнаты, мне хотелось бы поиграть немного на скрипке до обеда, — поаккомпанируй мне.
Он взял ее под руку и повел в дом, болтая о пустяках, чтоб доказать ей, что он простил и забыл. Ивонна по натуре не была ни злопамятной, ни мстительной. Стараясь войти в его настроение, она нежно благодарила его за несколько преувеличенную любезность, когда он предупредительно раскрыл рояль, нашел ей ноты, придвинул табурет; но когда она начала играть, глаза ее заволоклись слезами и ноты расплылись.
— Мы немножко разошлись, — сказал каноник, стоя позади нее, со скрипкой у подбородка. — Вернемся на четыре такта раньше.
Ивонна добросовестно закусывала губы, чтоб удержать слезы и не сбиться снова в аккомпанементе. Но кончилось все же тем, что крупная капля упала на клавиши, а сама Ивонна упала головой на нотную тетрадь и зарыдала.
Каноник поспешно положил скрипку и нагнулся к ней:
— Голубка моя! Ну, полно же. Ведь все прошло. Не мучь себя. Я не хотел ведь огорчить тебя. А боюсь, что огорчил. Это я не гожусь в мужья моей нежной, впечатлительной детке.
Он сел с ней рядом на широкую скамейку и дал ей выплакаться у него на плече. В душе у него было неприятное чувство, что он был груб с ней. Надо быть жестоким, как Мефистофель, чтоб не испытать этого чувства в первый раз, когда вы заставите плакать женщину. Во второй и третий раз слезы ее уже не так вас трогают, а затем вы только раздражаетесь на ее неблагоразумие. Умная женщина старается извлечь все возможное из первых своих слез после замужества. Но Ивонна не была умной женщиной. Она скоро заставила себя успокоиться и перестала плакать, а затем устыдилась сама себя, смиренно поспешила изгладить следы своих слез при помощи воды с одеколоном и, видя, что канонику хочется, чтоб она стала прежней, веселой и беспечной, по крайней мере, на этот вечер, приложила все старания, чтоб угодить ему.
С этого дня жизнь их пошла не то чтобы несчастливо, но в ней уж не было прежней радостной беспечности. Иллюзии Ивонны были подорваны. Она уж не могла быть, как прежде, непосредственной в своих поступках. Она все время задавала себе маленькие задачи и не могла быть уверена, что хорошо выполнила их, пока каноник не выскажет своего мнения.
Она напрягала все усилия, чтоб выполнять его желание. Иногда это удавалось ей. Иногда совсем не удавалось, как, например, попытка организации прихода. Тут на дороге у нее стала м-с Уинстэнлей, отнюдь не желавшая уступать своего. Вмешался сам каноник, но его кузина была тверда, и в конце концов ему пришлось уступить.
Обход прихожан тоже давался ей с трудом. Войди она к рабочим прежней Ивонной, с ее очаровательной беспечностью, она сразу покорила бы их сердца. Но мучительно сознавая ответственность своего положения, она считала долгом отбросить от себя легкомыслие, облечься в серьезность и достоинство, подобающие супруге ректора.
Богословские книги она читала с усердием, которое могло сравниться лишь с ее неспособностью понять и оценить их. До конца дней своих Ивонне не суждено было постичь, какая разница между господствующей церковью и диссидентами, помимо того, что у одних служба красивая, а у других унылая. Но все же она так старалась, что каноник сжалился над нею, и однажды самолично привез ей из Лондона последний томик Жипа. И архиепископ обрадовался бы, увидев, как радостно заблестели глазки Ивонны.
