Времена года - Наталья Литтера
– Приятного аппетита.
– Спасибо, – все так же ровно. И спокойно принялся за ужин.
Тишина и его спокойствие словно остро отточенным карандашом подчеркивали то, что Майя все сильнее чувствовала. Его недовольство и даже раздражение. Не в словах. Не в жестах. В чем-то другом она его чувствовала так ясно, будто это были ее эмоции. И Майе срочно нужно от них избавиться.
– А ты в детстве любил конфеты?
– Не помню, – он аккуратно промокнул губы салфеткой. – Наверное, да.
– Конфеты можно, конечно, прятать, – она принялась рассуждать с подчеркнуто серьезным видом. – Но я уже достигла того возраста, когда мне продадут не только сигареты и алкоголь, но и – о ужас – конфеты. И вообще, шоколад повышает уровень эндорфина в крови. А это гормон счастья, между прочим. Все хотят быть счастливы, разве нет?
Он не торопился с ответом. Молча орудовал столовыми приборами. Как и положено воспитанному человеку. Когда я ем, я глух и нем. А может быть, просто устал и голодный. Да, наверняка. А она тут с вопросами дурацкими пристает.
– В твоей жизни мало счастья? – негромкий ответ все же прозвучал.
– Вопрос ставится иначе: разве счастья бывает много? А конфеты правда очень вкусные. Это твоя половина, я их не трону.
Она даже подтолкнула коробку в его сторону. Илья посмотрел на конфеты, а Майя почувствовала, как нарисованный тонким грифелем контур его злости стал понемногу растушевываться.
– Боюсь, здесь слишком много счастья для меня одного. Разделим пополам и растянем на несколько дней. Чтобы тебе не пришлось каждый раз показывать паспорт при покупке конфет.
Неожиданная мягкая ирония в его словах заставила облегченно рассмеяться.
– Договорились. Тогда я сделаю чай, пока ты не передумал! – Майя легко вскочила на ноги.
А потом под шум закипающего чайника смотрела на его темноволосый затылок, на плечи под белой рубашкой. Ужасно не хватает прикосновений. До зуда. Не тех, на шоколадном атласе, а вот таких – простых, обычных. И нет сил с собой бороться.
Ее рука немного терялась на его плече. Майя на секунду прижалась губами к макушке. И туда же, в макушку, спросила:
– Хочешь, я научу тебя особому способу есть конфеты?
Собственная смелость даже испугала, но убрать руку не успела. Он накрыл ее своей ладонью и сжал.
– Хочу.
* * *
Илья не спал. Глаза привыкли к темноте. Он лежал и смотрел на Май.
Счастлива ли она?
С ним – счастлива?
Там, на кухне, Майя рассказывала про конфеты и гормоны счастья и как-то неожиданно и совершенно по-взрослому сгладила его досаду. Но на вопрос не ответила.
Маленькая Май. Она была так юна, что спящей казалась похожей на ангела.
Илья поднял руку, желая прикоснуться… но так и не прикоснулся – побоялся разбудить.
* * *
Севка отомстил ей за всё, за все прегрешения – и настоящие, и мнимые. Когда с резко побледневшим лицом и глухим стоном свалился в проход между партами прямо на истории исполнительских стилей. Крики, шум, опешивший профессор. Первой сообразила не Майя, а кто-то из парней. И вот уже звонят в скорую, Севке поднимают голову, а он стонет и держится за живот.
Майе никогда в жизни до этого не было так страшно. А оказалось – острый аппендицит. Когда Севу уже несли в сторону выхода, он ей кричал, приподнявшись на носилках: «Майка, контрабас! Будь другом, забери!» А фельдшер орала на Севку, чтобы он немедленно лег.
Майю с инструментом пустили только в третье по счету такси. Она чувствовала себя шулером Фуксом с Врунгелевской «Беды». Уже дома выяснилось, что не только таксисты относятся к контрабасам с подозрением.
Июль разглядывал футляр, чуть склонив голову набок.
– У нас новый дизайн в гостиной?
– Представляешь, Сева загремел в больницу! Аппендицит, – Майе срочно надо было с кем-то поделиться новостью. Все случившееся стало для нее самым настоящим потрясением. – Час назад прооперировали – я звонила его бабушке.
– Я так понимаю, переел пирожков, – ее слова не произвели на Июля ни малейшего впечатления. – А что ЭТО, – небрежный кивок головы, – делает здесь?
– ЭТО – его инструмент! – Майя решительно не понимала, почему он не понимает. – Не мог же Сева взять его с собой в больницу! Ему не до того было, знаешь ли.
– И ты решила взять шефство над контрабасом? А нельзя его куда-нибудь… переставить? Или отвезти домой к родителям? Почему именно здесь?
– Сева завтра из больницы сбежит, если не будет уверен, что с его контрабасом все в порядке! – Майе уже хотелось ногой притопнуть – ну что же тут непонятного?! – Севка живет с бабушкой, а она уже очень старая, ходит с палочкой и неважно видит к тому же. Если она ненароком уронит инструмент – будет ужас полный, потому что это расстроит его. Контрабас тебе мешает? По-моему, он очень красивый, – Майя нежно погладила крутой бок. – Не считая царапины сзади – это мы с Севой снова на спор. Хочешь, покажу?
Июль скептически разглядывал обшарпанный предмет у стены.
– Ты считаешь этот футляр красивым? Тебе явно должно нравиться современное искусство. А в чем состоял спор?
Нет, тут словами не объяснишь! Надо показать.
– Футляру двадцать лет, и он страшный. А вот контрабас внутри – красивый! Смотри…
Севка бы ее убил, если бы увидел. Но он сейчас в реанимации, а Майя будет очень аккуратна. Аккуратно откроет металлические застежки, повернет крышку, прислушиваясь к знакомому скрипу верхней петли, которую Севка все грозится смазать, но не делает этого. И очень-очень осторожно и с большим трудом достанет инструмент. Какие пятнадцать килограммов? Все двадцать! На головку грифа даже Июль смотрит немного, но снизу вверх. И, кажется, в его взгляде появляется интерес. А Майя медленно поворачивает контрабас вокруг своей оси.
– Мы с Севой на слабо нацарапали инициалы на инструментах. Я на скрипке, он на контрабасе. Гвоздем. Видишь – это типа буква В. Не очень похоже, но моя М еще хуже. Как на меня тогда кричал папа – до сих пор помню! Единственный раз в жизни кричал. Что я варвар и вандал.
– А сколько лет контрабасу? – Илья внимательно рассматривал царапину.
– Немного, лет пять, – Майя обвела пальцем след гвоздя. Хоть потрогает Севкину прелесть, пока хозяину не до своей собственности.
– А твоей скрипке?
– Чуть постарше. Севе новый контрабас купили в выпускном классе. Он чуть с ума не сошел, пока приноровился к инструменту, – Майя улыбнулась воспоминаниям. Школьные годы казались сейчас далеким прошлым. – Зато теперь –
