Услышь мою тишину - Тори Ру
Приставив трость к изножью, опускаюсь на непривычно жесткую кровать, укрываюсь тонким одеялом, зажмуриваюсь. Назойливо тикают настенные часы хозяйки, дождь барабанит по оцинкованному козырьку соседского балкона, ночь рассеивается, подступает мутный рассвет.
Мечусь и вздыхаю, оберегаю подживающую татуировку, стиснув зубы, пережидаю ломоту в костях, изнываю от пота, кружусь в водовороте событий и эмоций…
Ледяной пустой взгляд тревожит и не дает покоя.
…Ник — молчаливый, странный, мрачный, чужой… Поехавший.
— Чувак, ты вообще нормальный? — едва ворочаю парализованным языком, вытягиваю ватные ноги в покоцанных кедах и блаженно улыбаюсь.
Задницу греет раскаленная солнцем крыша, но остывающий красный шар уже ощутимо завалился к горизонту. Я сижу на сверкающем стекляшками рубероиде и рассматриваю длинные тени антенн, сиреневые шапки деревьев, окровавленное лезвие пруда вдали. Я люблю эту крышу — все проблемы тут кажутся несущественными перед взором грозного космоса, наблюдающего за нами сквозь непрочную оболочку атмосферы.
Худой бледный парень в полосатом свитере и драных джинсах, явно косящий под Кобейна, заправляет за уши светлые патлы, запрокидывает голову и глушит «Три топора» прямо из горла.
— Когда это я был нормальным? Ни фига. И я это… уже в слюни, — признает он, яростно кивает и протягивает мне бутылку.
Перенимаю ее, от души прикладываюсь к вонючему пойлу, громко рыгаю, и мы ржем.
— Короче, это все хрень. Мы уделаем их, чувак, вот посмотришь! — клянусь я, переведя дух.
— Аминь! — Чувак не вяжет лыка, но показывает «козу» и лыбится.
— Скалься… А ты знаешь, что смех без причины — признак дурачины?.. — поучаю беззлобно, и он отмахивается:
— Да брось! Хочешь, я тебе прямо сейчас даты правления наших царей перечислю? Я вчера экзамен на «отлично» сдал.
— Пошел ты, ботан! — Я снова присасываюсь к бутылке, упираюсь ладонью в шероховатое покрытие и любуюсь видами.
Кроны дальнего лесопарка щекочут брюхо угасающего светила, теплый ветер трогает лицо, ласточки со звоном носятся в облаках… На крыше классно.
У меня в последнее время вообще все ништяк — закончил год без трояков, сгонял на концерт Летова, нашел потрясающую девчонку, и она ответила мне взаимностью. Даже с мамой не конфликтую — я молодец… Кажется, я многое переосмыслил и осознал.
Но разборок дома все равно не избежать — сегодня я надрался. Потому что вот у этого чувака днюха, а я — единственный приглашенный.
Икаю и разглядываю своего брата по разуму, в его окосевших прозрачных глазах читается экстаз и полное слияние с природой.
Пусть у него в башке куча познаний, не нужных в повседневности, а с упоротого фейса не сходит улыбка, пусть его преследуют косяки, неприятности и проблемы, но рядом с ним жизнь становится лучше. Я порву за него любого, и мне по фигу последствия. Я хочу, чтобы мир никогда не стер эту улыбку с его загадочной рожи.
Последние капли портвейна царапают глотку, и я с сожалением отставляю бутылку.
Сейчас мы втиснемся в люк, дружно слезем с чердачной лесенки, аккуратно спустимся вниз, не заблевав лифт. Виновато потупившись, пройдем мимо бабушек у подъезда, при необходимости отвесим им поклоны и покаемся в грехах, и отвалим в родные Озерки.
И мне плевать на живущих там уродов. Ведь там меня ждет моя Ксю — ее родители уехали по делам, и у нас впереди вся ночь…
Любовь не вмещается в груди, становится такой огромной, что ее, кажется, хватит на целую вселенную, хотя я — всего лишь ничтожная пылинка, обитающая на ее задворках.
Мой брат ложится на горячую поверхность крыши, поднимает руки и орет сорванным голосом в небеса:
— Come as you are, as you werе, аs I want you to be… — И я задыхаюсь от озарившего меня молнией прозрения.
Кем мы станем, когда повзрослеем?
Пьяные мысли путаются.
Сейчас мы на пике — любви, дружбы, красоты, юности и здоровой злости. Сейчас мы, как гребаные боги, можем все!
Этот идиот, мой брат Ник, точно станет кем-то запредельно крутым.
Ксю, моя Ксю, непременно будет счастлива и спасет человечество — ее заботы и нежности хватит на всех.
Ну а я…
Я прислушиваюсь к эфиру, но там тихо.
Насчет себя предположений у меня пока нет.
Но мне хочется поймать настроение этих мгновений и сохранить его на многие годы вперед. Чтобы те, кто придут сюда после нас, знали, что был такой — Сорока. Что были Ник и Ксю.
Шарю в кармане джинсов, достаю связку ключей, встаю и, шатаясь, подхожу к выходу лифтовой шахты. Падаю на колени и пропахиваю острием первую борозду на серой кирпичной кладке.
* * *
31
Посторонние звуки — хор птичьих голосов и шелест метлы дворника — вклиниваются извне и выключают картинку.
Виды Центра и спальных районов заслоняют желтые стены с выцветшими обоями, а закатное небо превращается в беленый потолок со стыками плит.
Справа темнеет пустая кровать Стаси, на полках блестят ее мелочи. Я дома.
Впервые за долгое время чувствую себя отдохнувшей — комнату озаряет яркое солнце, в золотых лучах сверкают пылинки, я греюсь в тепле одеяла и отличного настроения.
Его причина — утро без дождя. И широкая улыбка бледного мальчишки из сна.
На краю сознания мерцают сполохи чужих, но пронзительно ярких эмоций — доверие, отчаяние, надежда, радость вопреки всему. Что-то нехорошее произошло, что-то неизвестное надвигается. Но не пугает.
Да пошло оно!
Опираюсь на локти, сажусь, смотрю в одну точку, а ликующее сердце стучит в горле.
Я снова была в мире Сороки — в городе серого бетона, трещин в асфальте, устаревших лозунгов, траншей и заборов… А тот худой патлатый мальчишка в красно-черном свитере… это ведь…
Ник!
Догадка пробирает до мурашек.
Мрачный парень из салона, набивавший мне тату, не имеет с ним ничего общего. Кроме удивительных глаз.
Опираясь о мебель и косяки, бреду на кухню, гремлю посудой, зажигаю газ под старинной сковородой, засыпаю в кофеварку остатки молотого кофе. За подгоревшей яичницей, ингредиентами к которой разжилась накануне в магазине на углу, пытаюсь осмыслить сновидение.
Моя любимая крыша, вечер, лето много лет назад…
Необъятный пылающий закат, бледная луна, мысли, мечты и планы будоражат и разгоняют дурную кровь.
Пьяный влюбленный Сорока и его друг Ник — беззаботный и счастливый всем несчастьям назло.
И я знаю, кем он был для Сороки.
Его улыбка обезоруживала, стирала границы, ломала к чертям все
