Похищенный наследник (ЛП) - Софи Ларк

Я всегда стараюсь быть веселой и доброй. Я не выношу конфликтов. Это практически патология. Мне нужно, чтобы меня любили.

Я чувствую, как ерзаю под его пристальным взглядом, пытаясь придумать способ доказать, что я не заслуживаю его презрения. Я чувствую, что вынуждена убеждать его, даже когда знаю, насколько это невозможно.

Это жалко.

Я хотела бы быть смелой и уверенной в себе. Я бы хотела, чтобы меня не волновало мнение окружающих.

Меня всегда окружали люди, которые меня любят. Мои родители, мой старший брат — даже Риона, которая может быть колючей, но я знаю, что в глубине души я ей небезразлична. Наш домашний персонал баловал и обожал меня.

Теперь меня выдернули из привычной для меня жизни, и кто я без всего этого? Слабая и испуганная девочка, которая так глубоко одинока, что даже готова снова сесть за ужин с собственным похитителем, лишь бы было с кем поговорить.

Это ужасно.

Я должна найти способ выжить здесь. Какой-то способ отвлечься.

Поэтому на следующее утро, как только я просыпаюсь, я решаю начать исследовать дом.

Я едва успеваю сесть в постели, как Клара приносит поднос с завтраком. На ее лице надежда и ожидание. Должно быть, кто-то сказал ей, что я согласилась поесть.

Верная своему слову, я сажусь за маленький столик у окна. Клара ставит передо мной еду и кладет мне на колени льняную салфетку.

Пахнет феноменально. Я даже голоднее, чем была прошлой ночью. Я набрасываюсь на яичницу с беконом, затем набиваю рот нарезанным кубиками картофелем.

Мой желудок — это медведь, только что вышедший из спячки. Он хочет, чтобы все, абсолютно все, было внутри него.

Клара так довольна тем, что я запихиваю в рот картошку, что продолжает уроки польского языка, называя все, что лежит на подносе.

Я тоже начинаю понимать некоторые переходные слова — например, когда она показывает на кофе и говорит: — To się nazywa kawa, я уверена, что это означает «Это называется кофе».

На самом деле, чем комфортнее становится Кларе, тем чаще она начинает говорить со мной полными предложениями, просто из дружелюбия, не ожидая, что я пойму ее.

Раздвигая тяжелые малиновые портьеры, она говорит: — Jaki Piękny dzień, что, как я думаю, означает что-то вроде: «Сегодня прекрасный день». Или, может быть «Сегодня солнечно». Я пойму это, когда услышу больше.

Я замечаю, что у Клары нет потерянного кусочка пальца, и у нее нет татуировок, как у людей Миколаша — во всяком случае, ни одной заметной. Я не думаю, что она сама из Братерства. Она просто работает на них.

Я не настолько глупа, чтобы думать, что это означает, что она на моей стороне. Клара добрая, но мы все еще чужие. Я не могу ожидать, что она мне поможет.

Тем не менее, я рассчитываю покинуть эту комнату сегодня. Миколаш обещал, что если я буду продолжать есть, то смогу побродить по всему дому. Везде, кроме западного крыла.

Поэтому после того, как я доем, я говорю Кларе: — Сегодня я хочу выйти на улицу.

Клара кивает, но сначала показывает в сторону ванной.

Точно. Я должна принять душ и переодеться.

В спальне стоит огромная ванна, в которой Клара купала меня прошлой ночью. Ванная комната намного современнее, со стеклянной душевой кабиной и двойной раковиной. Я быстро ополаскиваюсь, затем выбираю чистую одежду из комода.

Я достаю белую футболку и серые тренировочные шорты — что-то вроде того, что полагается носить на уроках физкультуры. Есть и другая более красивая одежда, но я не хочу привлекать внимание, особенно со стороны людей Миколаша.

Клара подбирает с пола мою грязную одежду, морща нос, потому что за последние несколько дней она стала довольно грязной, хотя я не выходила в ней из комнаты.

— Umyję je (пол. Я постираю их), — говорит она.

Я надеюсь, что это означает «Мне нужно их постирать», а не «Я выбрасываю их в мусорное ведро».

— Не выбрасывай их! — умоляю я ее. — Мне нужен этот комбинезон. Для танцев.

Я показываю на балетный купальник и делаю руками быстрые движения из первой во вторую позицию, чтобы показать ей, что я хочу носить его, когда буду тренироваться.

Клара кивает головой.

— Rozumiem.

Я понимаю.

Клара настаивает на том, чтобы снова высушить мои волосы феном и уложить их. Она делает причёску с косами вокруг макушки. Это выглядит красиво, но занимает слишком много времени, когда мне не терпится приступить к исследованию. Она снова пытается накрасить мое лицо, но я отталкиваю косметичку. Я никогда не соглашалась краситься каждый день.

Я спрыгиваю со стула, полная решимости выбраться из этой комнаты. Когда я иду к двери в носках, я почти ожидаю, что она снова будет заперта. Но она легко открывается. Я могу выйти в коридор без сопровождения.

На этот раз я заглядываю в каждую комнату, проходя мимо.

Как и в большинстве старых особняков, здесь десятки комнат, каждая со своим странным назначением. Я вижу музыкальную комнату, в центре которой стоит огромный «Steinway» с частично поднятой крышкой и ножками, искусно украшенными флорой и маркетри. В следующей комнате несколько старых мольбертов и стена с пейзажами в рамке, которые, возможно, были написаны предыдущим жильцом. Затем еще три или четыре спальни, каждая из которых оформлена в разных цветовых тонах. Моя «красная комната», остальные выполнены в оттенках изумруда, сапфира и золотисто-желтого. Затем несколько гостиных и кабинетов, а также небольшая библиотека.

В большинстве комнат сохранились оригинальные обои, которые в некоторых местах отслаиваются, а в других повреждены водой. Большая часть мебели тоже оригинальная — изысканные шкафы, мягкие кресла, перламутровые тумбы, позолоченные зеркала и лампы Тиффани.

Моя мама убила бы за то, чтобы разгуливать здесь. Наш дом современный, но она любит исторический декор. Я уверена, что она могла бы назвать мне имена дизайнеров мебели и, возможно, художников, создавших картины на стенах.

Мысли о маме заставляют мое сердце сжиматься. Я почти чувствую ее пальцы, заправляющие прядку волос за ухо. Что она сейчас делает? Думает ли она обо мне? Боится ли она? Плачет ли она? Знает ли она, что я все еще жива, ведь матери всегда как-то узнают, не