Десять (СИ) - Романова Наталия

По пути домой её вырвало, на новом плаще остались следы. Юля надеялась, что запах геля для душа и рвотных масс перебьет запах постороннего мужчины.

Все выходные она пролежала, не вставая. Симон гулял с Кимом, ворчал, что он предупреждал о переменчивости весенней погоды, и пора бы жене начать слушать мужа. Папа не нашел признаков болезни, посоветовал отоспаться и комплекс витаминов. Адель молча кормила её обедам, ужинами, украдкой вздыхала, но от комментариев воздержалась.

К рабочим дням Юле показалось, что стало легче, виски перестало ломить, тошнота постепенно отступала. Правда, руки Симона, пробегающие по ее спине, не посылали больше теплых мурашек вниз живота, как раньше, зато дарили успокоение, чувство стабильности, уверенность в том, что она — все еще она.

Вечером она уснула, кутаясь в привычном за годы брака запахе. Утром разбудила Симона поцелуем, дала понять, что достаточно проболела, и теперь готова для новой жизни…

Симон, как всегда, был деликатен. Он играл с телом Юли, ласкал, дарил так много, прося взамен самую малость. С ним она была живой, красивой, по-настоящему желанной — а не тряпичной куклой из порнофильмов, которая давилась потеками собственных слюней.

Юля понимала, что не забудет, не сможет забыть инцидент с Юрой, как бы ни хотела стереть его из памяти. А еще отчетливо сознавала — ей не стыдно. Совсем. Она была готова встретить со спокойным, вселяющем уверенность взглядом. Пройти мимо или перекинуться парой слов, в зависимости от того, что потребуют обстоятельства. Знала наверняка, что не станет смущаться, отводить глаза, избегать взглядов, задыхаться в своем бессилии. Нет! Та часть ее натуры навсегда осталась на чужих простынях, в чужом дом, с чужим мужем.

И все же была рада, что в течение месяца не видела Юру, несмотря на то, что ничуть не избегала встреч. Просто так складывались обстоятельства. Вот и хорошо. Вот и славно. Все к лучшему.

В одно из ночных дежурств Юля поднялась в курилку, просто ради необходимых минут тишины. Она не думала, что там будет он. Их дежурства давно не совпадали.

Юрий Борисович в обычной зеленой форме хирурга сидел на скамейке, вытянув ноги. Опустил голову, крутил в пальцах незажженную сигарету.

Юля села рядом, на ту же скамейку, точно так же вытянула гудящие ноги. Слишком устала, чтобы повернуться и уйти, как следовало бы поступить. Откуда-то появилась уверенность, что именно Юра может дать ей то, в чём она остро нуждалась прямо сейчас — тишину и спокойствие.

Сломав, наконец, несчастную сигарету, которую не прекращал крутить минут десять, Юрий Борисович произнёс, немного осипшим голосом:

— Бросил курить.

— Не похоже. — Юля повела носом, учуяла явный запах табака от собеседника.

— Да уж, — согласился Юра.

— У тебя что-то случилось? — тихо спросила она.

— Это личное, пупс, — нехотя ответил Юра, сморщившись, как от головной боли.

— Однажды ты сказал: «иногда проще кому-то рассказать». Расскажешь мне?

Юра долго, вдумчиво смотрел на неё. Юля словно впервые разглядывала человека, которого, как ей казалось, хорошо знала. Светло-русые волосы, кругловатое лицо, правильные черты лица, синие глаза. Странно, она никогда не замечала, что у него синие глаза. Сеть морщинок в уголках глаз, почти незаметный межбровный залом, четко очерченный контур плотно сомкнутых губ.

— Возможно… как ты? — перевел тему Юра.

— О?.. — Юля отчетливо поняла, о чём конкретно спрашивает этот новый для неё человек. — Нормально, вроде бы все нормально. В рабочем режиме, — пожала она плечами. — Скажи мне. Никогда, ни словом, ни делом, мы не вспомним об этом разговоре, но сейчас… просто скажи. — Она сознательно напомнила его же давние слова, заглянула в глаза и отводила взгляд, пока не увидела кивок, дающий согласие на разговор.

— Мой отец бросил нашу мать, когда мой младший брат окончил школу. Сразу после выпускного. У него много лет была любовница… даже не так, любимая женщина. Мать его возненавидела.

— Немудрено. — Юля отчетливо поняла, что не это заботит Юру.

— Она ненавидит его не за то, что он ее бросил, не за то, что полюбил другую, а за то, что не сделал этого раньше, когда она была моложе. Её психика была лабильней, ей было бы легче приспособиться к новым реалиям, устроить свою жизнь, обзавестись мечтами и исполнить их. Он выполнял, как ему казалось, свой долг. Я не общаюсь с отцом до сих пор, не понимаю его, вернее не понимал. Нет ничего проще, чем прожить с человеком всю жизнь. Если этот человек любим тобой. Я влюблён, пупс, и это не моя жена.

— И что ты будешь делать? — опешила Юля.

— Ничего, как и мой отец, ждать, пока меня возненавидит Ольга.

— А что говорит та, в которую ты влюблен? — ответила она

— Ничего. Она замужем, счастлива с мужем.

Юля обдало одновременно холодом — ледяным, студеным — и жаром. Заломило в висках, кончики пальцев онемели, живот скрутило спазмом боли. Нет. Нет. Нет!

— Эта женщина… это я? — с ужасом проговорила Юля.

Чего именно она испугалась, она не могла ни понять, ни проанализировать. Испугалась, как если бы увидела в расстоянии прыжка от себя голодного, хищного зверя.

Юра едва заметно усмехнулся, мгновенно постарался скрыть усмешку, одновременно скользнул по Юле рассеянным, скорее даже равнодушным взглядом, мягко улыбнулся. Притянул её к себе, обхватил за плечи, легко сжал, каким-то профессиональным, или дружеским движением. Не жестом влюбленного мужчины. Абсолютно точно… Дружеское участие, не более.

— Пупс, я отымел тебя, как захотел, выставил через десять минут, так поступают с любимыми женщинами?

— Нет… — пришлось произнести Юле то, что было очевидно, плавало, как ряска в конце лета на озере, напротив их дома с Симоном. Ни зайти в воду, ни выйти без облепившей с ног до головы ряски.

Юра ненавязчиво играл с ее волосами, игнорируя укладку. После останется только завязать волосы в высокий хвост. Делал массаж головы, отчего глаза сами собой закрывались, дыхание учащалось, сердце начинало биться сильнее, ритмичней. Гладил по плечам, задевал шею, надавливал, даря поистине райское наслаждение.

— Это не ты Юля, не ты.

«Не ты» утонуло в поцелуе, который спровоцировала сама Юля. Не случайном, как когда-то, когда Юля смотрела на снег, не в силах оторвать глаз от фонаря. Не бессвязном и болезненном, как в постели, на которую не имела прав.

В поцелуе нежном, открывающем что-то новое, какие-то особенные грани в мужчине, который с силой прижимал её к себе, при этом, давал полную свободу действий. Словно встать и уйти для неё — не проблема.

Это был поцелуй — обещание. Поцелуй — ожидание. Поцелуй — желание.

— Невозможно хочу тебя, хрустальная, — глухо прошептал Юра, будто оставлял следы от сказанного на нежной коже Юли.

— Живешь с одной, влюблён в другую, хочешь третью. Ваше дело — труба, пациент, — усмехнулась Юля. — Я тоже хочу… что делать с этим? — спокойно, где-то цинично, продолжила она. — Хочу.

Юля позволила его рукам пройтись по пуговицам ее халата. Высвободить из плена футболки и бюстгальтера грудь, совсем не беспокоясь о том, что они не одни в больнице, в курилку в любой момент мог подняться кто угодно. От врачей, до ушлых пациентов, узнавших, где можно затянуться без страха быть осужденными.

— Год, дай нам год… Дай мне год, — не отрывая губ от Юлиной груди прошептал Юра.

— Я дам тебе год, — простонала Юля.

Через день она нашла у себя на столе одну розу, кустовую, нежную, как она любит. И записку. «Мне нужен этот год».

Глава 8

Юля молча сидела в кресле в просторной гостиной и смотрела в пустоту. Светлые волосы взлохмаченными прядями закрывали половину лица, следы косметики размазались по тонкой, фарфоровой коже лица, как неопрятные мазки кисти юного художника. Мятая, застиранная одежда — трикотажные пижамные брюки некогда фиолетового цвета, черная, с чужого плеча, толстовка с надписью «Олимпиец».