Хулиганка и бунтарь (СИ) - Килеева Виктория

Катя улыбнулась.

— Ты решаешь.

На другое утро позвонил Денис.

— Люсёнок, я вечерком зайду?

— Ага.

Люся не поверила, а ведь он в кои-то веки говорил правду.

— Я, если честно, не надеялась, что ты придёшь… — пробормотала она, суетливо пряча в шкаф разбросанную одежду.

— Почему?

— Басню про мальчика и волков слышал?

— Нет, — заулыбался Денис. — Но голоден как волк.

— Ты пропускаешь мысли не через тот орган.

— Когда ты рядом, Люсь, другие органы мне вообще не нужны.

После секса Люся, как обычно, решилась на серьёзный разговор.

— Денис… — робко начала она, а потом зажмурилась и выпалила: — Давай поженимся.

Денис не отвечал.

«Спит», — с облегчением подумала Люся и отвернулась. Ну и пусть! Всё равно она начала жалеть о произнесённых словах ещё во время их произнесения.

Но Денис не спал — он думал.

— Люсь, — сказал он наконец, — я как бы… не готов.

Люся замерла и задрожала мелкой дрожью.

— Дело не в тебе. Просто я ещё слишком молод.

— А я слишком хороша для категории «только секс», — вырвалось у Люси. Спасительная темнота — её союзник — побуждала девушку говорить не только всякие глупости, но и то, что давно накипело.

— Люсёнок, сама понимаешь, хорошее дело браком не назовут.

Люсю всегда раздражали избитые отмазки, особенно, если они были научно ошибочны:

— Между прочим, брак как недостаток и брак как супружество — это два разных слова, у них даже происхождение разное!

— Может, когда-нибудь я и женюсь. Лет через двадцать. Но не сейчас.

— Денис, ты не Одиссей, а я не Пенелопа, чтобы ждать двадцать лет, пока ты созреешь.

— А кто сказал, что я женюсь на тебе? Я женюсь на молоденькой девушке, которая сможет родить мне сына. Для мужчины это самый лучший вариант, до появления семьи он должен успеть нагуляться. Недаром же, в средние века мужчина заводил семью не раньше тридцати, при этом его невесте было не больше пятнадцати…

Люся прикрыла глаза, чувствуя, как нечаянные слёзы катятся по её пылающим щекам. Ей следовало бы ударить этого философствующего педофила, вонзить в него ногти (зря, что ли, полдня их наращивала?) или хотя бы придушить подушкой. Но она просто лежала и беззвучно плакала, молча перенося эту боль и все свои силы употребляя на то, чтобы сдержать рыдания, — не дай Бог, он заметит. А он всё говорил и говорил, чеканя бесцветно-жестокие слова и разрывая ей душу.

Наконец в Люсе проснулось что-то человеческое.

— Уходи, — тихо сказала она.

— Чё? — не понял Денис.

— Уходи.

— Люсёнок, ты чего, обиделся? — Он равнодушно-ободряюще погладил её по плечу.

— Не прикасайся ко мне!

— Ладно-ладно, спокойной ночи. — Денис отвернулся.

Люся снова закрыла глаза. Через секунду она вскочила на ноги и принялась выталкивать его с кровати.

— Ты чего тут разлёгся?! — закричала Люся. — Я же сказала: УХОДИ, ВАЛИ, ПРОВАЛИВАЙ!

Но эта сцена осталась только в её мыслях — смелым планом, так и не воплощённым в жизнь.

«Интересно, как бы он отреагировал, если бы я всё-таки решилась?»

[26] Из стихотворения Владимира Маяковского «Весна».

[27] Эразм Роттердамский, «Похвала глупости».

[28] Кюхельбекер Вильгельм Карлович — русский поэт, декабрист.

[29] Из стихотворения Владимира Маяковского «Красавицы».

[30] Joe Dassin — La fleur aux dents.

-8-

Для отвода хандры весь следующий день Люся посвятила шоколадному мороженому и ничегонеделанию. Однако в три часа её праздное безделье было нарушено Катей.

— На улице такая погода, будто кто-то умер, — проворчала нежданная гостья. — Да и тут, как погляжу, атмосфера не лучше. Волос не чёсан, рожа помята. А это что?

— Заедаю прогрессирующую депрессию, — вяло ответила Люся, не желая расставаться с бадьёй мороженого.

— Зачем?

— За тем, что мне плохо.

— Тебе не от депрессии плохо, а от мороженого. Ты сегодня нормальное что-нибудь ела?

— Ещё нет.

— Лысюк, ты очумела? Желудок хочешь посадить? Сейчас я тебя сама накормлю. — Катя сунула голову в холодильник. — Так… что тут у нас есть?

— Там всё как-то невесело.

— Я вижу. Это что? «Холодец охлаждённый», — прочитала Катя на упаковке. — Апофеоз тавтологии… А это что за хрень?

— В кастрюле? Значит, суп.

— Видимо, гаспаччо. Чтоб оправдать его холодность.

— Нет. Тогда это, наверное, борщ. Недельный.

— Какой трущобный натурализм…

— Катька, мне плохо.

— Щас примешь душ, поешь — и будешь как огурчик.

— Я не хочу быть огурцом.

— Ладно, раз другого нам не остаётся, будем жарить оладьи. — В голосе Кати опасно звучал оптимизм.

— Ты будешь готовить?!

— А пуркуа бы па?

В течение десяти минут из кухни доносились маты под грозное шипение масла.

— Хетцер, ты там что творишь, вандалка?

— Не ходи сюда! Щас всё будет принeсено! — Через минуту Катя притащила блюдо с малоаппетитной хрустящей массой коричневого цвета. — С эстетической точки зрения, на стол это, конечно, не годится, зато вполне съедобно. Я тестировала.

— Я это есть не буду, — воспротивилась Люся.

— Ешь — иначе будешь бита. Разрешаю делать это с закрытыми глазами, я не обижусь. — Катя бросила взгляд в окно. — О, кажется, распогаживается.

— Правильно говорить — распогоживается.

— Если погода была такой гадкой, как сегодня, то скорее — распогаживается.