Лаура Санди - Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше

Когда Этторе навёл порядок в моих абстрактных эротических представлениях, я была уже в пятом классе.

За прошедшие четыре школьных года не произошло ничего особенного.

Приобретённый ранее опыт помогал мне выходить практически из любого положения, что бы ни случилось, в течение самое большее двух часов. С Ноэми мы жили в любви и согласии, а с Людовикой – в такой вражде и разногласии, что просто одно удовольствие.

Сёстрам я на всё отвечала «да» и перестала мучить их и мучиться сама разными вопросами. Почему Бог невидим? Кто его так назвал? Кто его родители? Но если он никогда не рождался, как же он может существовать? Если мы все – дети Божии, выходит, мои родители мне брат и сестра? Почему Бог говорит со всеми моими подругами, а со мной нет?

Этот Бог, которому нечего было сказать мне, давно уже не имел ко мне никакого отношения.

– Легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому попасть в Царствие Небесное, – заявила однажды Мать-настоятельница.

Я уже открыла было рот, собираясь задать вопрос, но вовремя спохватилась, ведь никогда не знаешь, что придумают девочки, и решила поговорить об этом дома.

А что, мы действительно такие богатые или только так говорится? И нет никакой возможности стать бедными, хотя бы спустя какое-то время? Вы уверены? Клянётесь?

– Никогда ничего не делается просто так, – говорила Мария.

Но в таком случае кто же мне обеспечит рай?

По той же причине, что и я, почти все в нашем классе Царствия Небесного не увидят даже в замочную скважину. Но если им всё же хочется туда попасть, пусть стараются. По правде говоря, ко мне это тоже относилось. Если они говорили о Боге и Чудесах, то я оставалась с Феями и Волшебством.

Таким образом, разрешилась и дилемма с Богом. Я готовила домашние задания и ждала телефонного звонка Марио, и больше делать мне было нечего. Если учесть, что с уроками я справлялась в один миг, а Марио звонил чаще всего неожиданно, не оставалось ничего другого, как вылезать на крышу из окна моей комнаты, выходившей на задний двор, и наблюдать за Этторе, нашим новым соседом.

Этторе был ровесником Либеро и Фурио, но выглядел намного старше. И нельзя сказать, что так же красив, как они, – короткая стрижка, каштановые волосы, выше ростом и более плотного сложения. Тёмные волосы курчавились у него и на руках, не только на груди и между ног.

Когда почтальон оставлял нашу почту у него в доме, Этторе приносил её нам. Беря конверты, я не упускала случая повнимательнее рассмотреть его во всех деталях, потому что из окна не всё хорошо видно.

Был май, но жара стояла, как в июле. Черепица на крыше так раскалилась, что пришлось сидеть на пятках, чтобы не обжечься.

Окно у Этторе было распахнуто, и я слышала его приглушённый голос.

– А теперь покажи мне, что ты умеешь, – сказал он, когда девушка осталась перед ним совсем нагишом.

Девушка Этторе тоже выглядела старше своих лет. И даже намного старше него. Туфли у неё были на очень высоких каблуках, носки в огромных круглых дырах, мини-юбка – красная, лакированная, как мои туфли, которые бабушка привезла из Парижа, а кружевная бирюзовая майка облегала чудесную круглую грудь.

Она очень красиво разделась, потратив на это вдвое больше времени, чем понадобилось бы мне, чтобы снять пальто, свитер, блузку, майку, брюки, носки и туфли со шнурками, завязанными двойным узлом. И под всем этим у неё не оказалось трусиков. Только какая-то золотая ниточка вокруг талии, которая спускалась по ягодицам и почти сразу исчезала между ними. Я заметила её лишь потому, что она вдруг блеснула на солнце, подобно моей волшебной палочке со звездой на конце.

Пока девушка раздевалась, Этторе, сидя на краю кровати, сунул руку в джинсы и, не расстёгивая их, что-то делал у себя между ног. Очень контрастировали его грубость и её нежность.

Этторе – Минотавр, а девушка – Чёрная Сирена.

Когда Этторе обнажился, его белая волосатая кожа оказалась матовой. А её кожа походила на тёмный переливающийся бархат.

Когда Чёрная Сирена села верхом ему на колени, Этторе опрокинулся на спину, свесив ноги с кровати.

Она достала откуда-то маленький серебристый квадратик и похлопала им по носу Этторе. Потом порвала его зубами, извлекла из него что-то прозрачное и положила мужчине между ног. Встала над ним и лукаво предложила:

– А теперь учись.

Я ни на секунду не усомнилась, что Этторе и Чёрная Сирена делали то же самое, что Грейс и Стенли в ванне в доме на берегу моря.

В то лето на море меня так и тянуло полежать в ванне Грейс и Стенли. Каждый вечер. Долго. Никому не приходилось уговаривать меня помыться.

Прежде я всегда тратила на личную гигиену минимум времени и сил и занималась этим по возможности редко.

Иногда, бывало, даже обманывала саму себя под каким-нибудь предлогом, лишь бы избежать водной процедуры.

Моё изменившееся отношение к личной гигиене очень порадовало маму и бабушку, которые со своей, на мой взгляд, слишком избалованной надеждами логикой объяснили эти добровольные каждодневные и длительные погружения в ванну моим серьёзным пересмотром представления о чистоплотности.

Это настолько устраивало их, что они не стали придираться, как поступила бы Мария.

От неё, конечно, не ускользнуло бы, что пена во флаконе не убавлялась. После чего она в ту же минуту поняла бы, что в мои намерения при погружении в ванну никак не входит омовение.

Но Мария никогда не ездила с нами на море.

Первое время я и не представляла, к чему это приведёт, как не ожидала, что это станет для меня наркотиком. Поначалу, зная, благодаря Этторе и Чёрной Сирене, что делали Грейс и Стенли в этой ванне, прежде чем погибли от удара током, я хотела понять, что получится.

Я не знала что именно, но мне было любопытно.

Поэтому я наполняла ванну и медленно, очень осторожно опускалась в неё.

Я лежала неподвижно, опираясь на спину и затылок, выпрямив и раздвинув ноги, пальцами ног упираясь в края ванны, чтобы не соскользнуть с головой под воду, и сосредоточенно ожидала.

Несколько десятков минут.

Ничего не изменилось.

Ещё несколько десятков минут.

Ничего не изменилось.

Тогда я попробовала сосредоточиться ещё больше, но результат оставался всё тем же: ничего не менялось.

Обессилев от этих напрасных усилий, я перестала думать о Грейс и Стенли, Этторе и Чёрной Сирене и просто расслабилась, лежала, ни о чём не думая.

И в таком, можно сказать, совершенно отключённом состоянии пошевелила пальцами ног.

Постепенно это почти неуловимое вначале движение сделалось ощутимым, передалось всему моему гибкому телу, и вскоре вся масса воды в ванне колыхалась взад и вперёд сильнее и сильнее, а натолкнувшись на моё тело, даже поднималась волной.