Ева Пунш - Крысоlove
– Нет, а при чем тут Олаф? – он был совсем сбит с толку.
– В XIII веке ревельские купцы решили построить самый высокий церковный шпиль, чтобы он служил маяком для мореплавателей, привлекал к ним торговцев и путешественников, только они долго не могли уговорить местных зодчих взяться за это дело, пока не пришел к ним таинственный незнакомец и сказал...
Он усмехнулся:
– Таинственный незнакомец, у которого один глаз был кривой, а чулки на ногах разного цвета, пришел в Ревель и сказал: «Я избавлю город от крыс!»
Она вздрогнула и посмотрела на него внимательно.
– Нет, хотя ты прав, многие средневековые легенды начинаются одинаково. Но этот незнакомец не был кривым или в разноцветных чулках, он не был чужеземцем, просто он был мрачен и молчалив и запросил слишком много денег.
– И что?
– Горожане усиленно торговались, но он не сбивал цену, а в конце концов заявил, что будет работать бесплатно, если они смогут узнать его имя.
– Ну а дальше?
– И церковь была построена, и шпиль воздвигнут, а имя таинственного строителя так и оставалось неизвестным в городе, он был мрачен и нелюдим и не завел себе друзей. И вот когда осталось лишь воздвигнуть крест на верхушку церкви, горожанам удалось проследить – чей домик навещает их безымянный строитель. Они подошли к домику и услышали, как женщина поет песенку младенцу в люльке: «Спи, малютка, скоро твой папа Олев придет и принесет столько золота, что мы сможем купить луну».
И в этот день Олев ставил крест на шпиль, но крест ставился криво, и снизу ему крикнули:
– Эй, Олев! Правее-правее! Нет, теперь левее надо! Неровно ставишь!
Ну сам понимаешь, никто не любит, когда ему под руку говорят – левее, правее, а тут еще и имя рассекретили – тогда он взял и прыгнул.
– Как прыгнул?!
– В самый низ, разбился о камни и умер, а изо рта его выползла змея и лягушка.
Он посмотрел на нее подозрительно:
– Ты к чему все это рассказываешь? Она ответила отвлеченно:
– Мне всегда казалось, что проститутки прикрываются всегда чужими именами, берут себе псевдонимы или клички, потому что если раскрыть ее настоящее имя, то она должна будет работать бесплатно. Разве можно брать деньги с того, кто в постели зовет тебя по имени?
Он расхохотался:
– Ты с меня денег хочешь взять?!
Она посмеялась вместе с ним, но потом сказала серьезно: можешь звать меня – как тебе угодно, любым именем.
– Каким? – все допытывался он: Ася, Лина, Алина...?
– Зови меня Кассандра.
– Как-как?!!! Виктор был изумлен – какая-такая Кассандра.
– Ну не хочешь Кассандрой – зови Васей. Имен много, а я одна.
Да, имен у нее было много. То, что ее звали еще и Алиной, Виктору рассказал Трофимыч, пожилой инструктор по стрельбе. «Справная девка,– сказал он про нее,– рука не дрожит, глаз злой, спину держит».
Виктор пришел вчера сюда – к этой женщине – обвинять ее в трех убийствах, он был уверен, что так или иначе она замешана во все эти истории: Николай, Макс и Сергей, который, конечно, не умер, но некоторое время был при смерти, так что вполне это можно приравнивать к покушению на убийство.
Он быстро нашел ее улицу и дом, но почему-то не пошел сразу в квартиру, а остался во дворе, неизвестно чего поджидая, потом он увидел, как она вышла гулять с собакой.
Точнее, он сразу признал собаку – Андалузского Трактирного Крысолова, а женщину и вовсе не приметил. Она действительно была – никакая. Совсем.
Виктор следил за ней – и не понимал, не верил, что это она вызывала какие-то роковые страсти и спровоцировала череду смертей. Ничего рокового. Ничего необычного. Она была просто – никакая.
Еще через четверть часа после того, как она вернулась к себе в квартиру, он поднялся на последний этаж и позвонил в дверь.
А еще через четверть часа – он оказался в ее постели, где провел всю ночь и еще половину дня и выбраться откуда у него не было ни сил, ни желания.
– Ты знаешь – Лину?
– Да, я читал твои дневники.
– А кто тебе сказал, что Лина – это я? Стоп. Я сама догадаюсь. Это мог сделать только один человек. Потому что эти дневники я стала вести – только из-за него. Сергей?
– Да.
– А где он сейчас?
– Он в больнице, – сказал Виктор неожиданно жестко. – Мягкие волны, на которых они качались, – неожиданно заштормили его.
Он вспомнил, что должен подозревать эту женщину в убийстве. Он и подозревал.
Тетка, обычная такая тетка лет тридцати, в джинсах и безрукавке. Открыла ему дверь, не спросив – «кто там?», вообще ничего не спросив, впустила в квартиру, молча выслушала, как он отрапортовался:
«Здравствуйте! Меня Виктор зовут. Надо поговорить».
Она никак не представилась, молчаливым кивком пригласила его в кухню.
Он вошел – сел на табурет.
Как начинать разговор – было непонятно. Виктор ждал ее вопросов, настроен был отвечать на них агрессивно, цепляться к каждому сказанному ей слову. А она молчала. Смотрела на него равнодушно, не торопила.
– Может быть, чаю?
Это не она предложила – это Виктор сам попросил.
– Вы уверены? – она переспросила. Голос был мягкий, низкий и совершенно равнодушный, будто без интонаций.
Зажгла огонь на плите, поставила чайник. Чайник был медный, пузатый, со свистком. Виктор и не помнил – когда он последний раз видел чайники – на плите. Как правило, все его знакомые обходились электрическими.
Он решил молчать и ждать, когда будет готов чай и когда она сама наконец-то созреет спросить – о цели его визита.
Чайник засвистел, она выключила газ, достала с полки стеклянный френч-пресс, ошпарила его, засыпала две ложки крупного чайного листа, обернулась к Виктору:
– Сахар, лимон, мята, черная смородина?
– И то и другое,– Виктор почему-то развеселился. Ему вдруг показалось удивительно уютной эта кухня и эта женщина, будто он пришел в гости к старинной знакомой, и сейчас они будут пить чай и сплетничать. Ну или просто болтать.
Она добавила во френч-пресс каких-то сухих листьев, толстый ломтик лимона, сахар, залила кипятком.
На круглом столе вдруг оказались розетки с различными вареньями, большое блюдо с крохотными слойками. Слойки были еще теплые, присыпанные сахарной пудрой.
Будто она ждала его. Чай пили из тонких стеклянных стаканов, в подстаканниках. Аромат этого чая был упоителен.
– Может быть, коньяку? – это уже она спросила.
– Нет, спасибо.
– Хорошо, тогда кедровки. Она поставила на стол маленький графинчик с темно-коричневой непрозрачной жидкостью.
И два широких бокала.
Прежде чем сделать глоток, он долго крутил бокал в руке, принюхивался к темной ароматной жидкости, пахло таежным лесом, зрелыми орехами, чуть кофейной горечью и немного дождем. Виктор посмотрел бокал на просвет – потом посмотрел на женщину, сквозь стекло бокала.
Обыкновенная, самая обыкновенная. Никакая.
Вылил каплю настойки в чай, сделал глоток, и все, пропал.
То есть, вот сейчас утром – он пытался восстановить ход событий. От этого глотка чая – до постели. И не мог. Нет, не напился. Кроме одного глотка крепкого чая, сдобренного крепким алкоголем – он и не успел.
Только утром он вспомнил – зачем пришел к этой женщине, о которой он так ничего и не узнал, даже настоящего имени.
– В больнице?! – переспросила она.– В какой больнице?!
– Сейчас уже в городе,– сказал Виктор.– До этого в областной валялся, пока перевезти не разрешали.
Она встала с постели – и как-то сразу оказалась одетой и немного чужой.
– Поехали!
XX
В качестве эпиграфа:
Замка не взломав,Ковра не закапав —В богатых домах,Что первое? запах.
Предельный, как вкус,Нещадный, как тора,Бесстыдный, как флюсНа роже актера.
Вся плоть вещества, —(Счета в переплетеШагреневом!) всяВещественность плоти.
Марина Цветаева. Крысолов
До больницы в такси ехали молча, она не проронила ни слова, не охала, не выпытывала подробностей, удовлетворившись его словами про автомобильную аварию.
У Сергея они застали и майора Коломейчука. Майор пришел сообщить, что дело закрыто, бубнил что-то невнятное, насколько Виктор понял – все решили списать на Макса. «Мертвые сраму не имут» – Максиму уже все равно, а милиции так и проще.
Нашлись даже какие-то свидетели, подтвердившие, что видели у него прежде пистолет, правда, вот марку его никто точно назвать не мог. Выдавив эту информацию, Коломейчук пообещал Сергею мелкие неприятности в связи с тем, что автомобиль, попавший в аварию, все же принадлежал ему, хоть за рулем и находился другой человек, после чего пожелал скорейшего выздоровления и откланялся.
