Инга Берристер - Верное средство
Вполне возможно, усмехнулась Анабел-. Зато я не испытывала бы той жгучей боли, которую испытываю теперь, стремясь к неосуществимому.
Когда Жиль вернулся, к счастью Анабел, она уже спала, иначе не вынесла бы гневного выражения, которое появилось на лице мужа, когда он перевел взгляд со спящей на столик с нетронутой едой.
Утром Анабел обнаружила Жиля в маленькой гостиной, где обычно завтракала, и только потом вспомнила, что они едут в Нант.
— Сейчас принесут свежие круассаны, — известил Жиль, отодвигая для нее кресло. — Я уже поел.
— О, я не голодна, — попыталась возразить Анабел, но Жиль ничего не желал слушать.
Стоя у нее над душой, он заставил Анабел съесть два теплых рогалика с абрикосовым джемом. Пораженная Анабел обнаружила, что получает от еды давно забытое удовольствие. Когда Жиль налил ей вторую чашку кофе, Анабел пришлось признать, что непривычное присутствие мужа за завтраком имеет прямое отношение к этому приступу аппетита.
Нант оказался шумным городом, и Анабел уже стала опасаться, что заблудится, когда Жиль снова удивил ее, заявив, что составит ей компанию.
— А как же твое дело?
— Оно займет максимум полчаса. Без меня ты быстро устанешь. Кажется, ты забыла о своей беременности. Точнее, желала бы забыть.
— Я желала бы забыть все! — выпалила Анабел. готовая удариться в слезы. Как ни смешно, она ревновала мужа к собственному ребенку, о котором Жиль заботился, но не делал ни малейшей попытки скрыть свое презрение к его матери. — Желала бы никогда не приезжать в Шовиньи, не позволять шантажировать себя, не заключать эту пародию на брак, а больше всего желала бы не зачать твоего ребенка!
Она заметила, что Жиль стал белее снега, и охотно сбежала бы куда подальше, лишь бы не видеть гневного выражения его глаз, но он крепко держал ее за запястье.
— Слушай! — сквозь зубы процедил он. — Ты можешь ненавидеть меня, но ребенок ни в чем не виноват и никогда — никогда! — не должен узнать, что мать не желала его!
— Мать, которую его отец презирает, — горько напомнила Анабел и отчаянно взмолилась: — Жиль, позволь мне уехать! Разведись со мной…
— Позволить, чтобы моего ребенка растил кто-то другой? Ни за что!
Анабел знала, что ради сохранения душевного здоровья должна согласиться отдать ребенка под опеку Жиля, однако эта мысль причиняла ей острейшую боль. Жиль не хотел, чтобы его ребенок воспитывался вдали от Шовиньи, но она тоже не хотела оставить свое дитя женщине, на которой со временем женится Жиль. Женщине, которая не сможет любить их обоих так, как любит она, Анабел.
Сохраняя враждебное молчание, Жиль повел ее на улицу, где располагались лучшие магазины города. В одном из них Анабел заметила чудесные детские коляски и кроватки с фестончатым пологом. Цена была запредельной, и Анабел, огорчено вздохнув, стала рассматривать более дешевые модели. Однако, к ее удивлению, Жиль остановился у витрины как вкопанный.
— Ребенок очень быстро из всего этого вырастет, а вещи стоят дорого, — с досадой бросила Анабел.
Но Жиль, словно не слыша, сказал продавщице:
— Жене нравится, однако английское пуританское воспитание не позволяет ей признаться в этом. Отлично, берем! Малыши растут быстро, но им на смену приходят другие.
Анабел уже достаточно поднаторела в разговорном французском, чтобы понять, о чем идет речь. От наглого вранья Жиля у нее глаза полезли на лоб. Она вообще не узнавала своего мужа: казалось, он решил скупить для детской все самое дорогое. А когда продавщица набрала полную охапку плюшевых игрушек всех цветов и размеров, Анабел, махнув рукой, села в кресло и предоставила Жилю делать все, что ему хочется.
— Все они такие, — с улыбкой шепнула ей продавщица, — эти гордые любящие папаши.
Жиль — гордый любящий папаша? Анабел исподтишка покосилась на мужа. Казалось, тот был чрезвычайно доволен собой.
— Не нужно! — ахнула она, когда Жиль указал на самую роскошную коляску.
— Тебе самой захочется возить малыша на прогулку в красивой коляске, — возразил он.
Они пробыли в магазине не меньше двух часов. Выходя на улицу, освещенную осенним солнцем, Жиль заботливо взял Анабел под руку.
— Дорогая, давай заключим перемирие. Я не могу расторгнуть наш брак, но даю тебе слово, что э-э-э… недоразумения, которые завели нас в этот тупик, больше не повторятся.
— Ты обрекаешь нас обоих на монашескую жизнь? Или подумываешь восстановить связь с Луизой, раз она теперь не может выйти за тебя замуж?
Анабел никогда не видела Жиля в таком гневе. Если бы она не была смертельно обижена его словами, то едва ли дерзнула сказать что-нибудь подобное.
— Хватит! — злобно зашипел он. — Ты видишь во мне только самое плохое! А я всего лишь хотел убедить тебя, что вовсе не обязательно съёживаться каждый раз, когда я оказываюсь рядом! Ты ничего не ешь, стала похожа на тень! И вообще, вид у тебя нездоровый…
— А ты считаешь, что твоего обещания не… не приставать ко мне достаточно, чтобы все изменилось? — Анабел была близка к истерике. — Ты обрек меня на жизнь без любви, на брак, который представляет собой бессмысленный фарс…
— Черт побери, а что я должен был делать?! — взорвался Жиль, не обращая внимания на удивленно оглядывающихся на них прохожих. — Позволить тебе растить моего сына в одиночку? Все равно твой женишок ни за что на тебе не женится!
— О Господи, как бы я желала, чтобы этого ребенка не было! Тогда я могла бы быть свободной…
Едва эти слова сорвались с ее языка, как Анабел поняла, что лжет. Она не желала свободы, да и не могла желать. Ей хотелось только одного: чтобы Жиль любил ее так же глубоко и страстно, как она любит его.
Глаза Жиля стали холодными как лед.
— Анабел, ты ведешь себя, как глупый, эгоистичный ребенок.
— Куда ты меня тащишь?
Жиль волок ее по тротуару, а Анабел вырывалась, не желая идти с ним.
— Обедать. Я уже заказал столик.
— Я не голодна!
— Может быть, но есть ты будешь. Раз ты ведешь себя как ребенок, не жалуйся, что с тобой обращаются соответствующим образом. Чего ты хочешь? Уморить ребенка голодом? Убить его еще до того, как он родился?
— Это отвратительно! — возмутилась она нелепым обвинением.
— Не более отвратительно, чем то, что ты сама сказала несколько минут назад. Имей в виду, ты не получишь свободу ценой жизни ребенка! И больше на эту тему я разговаривать с тобой не намерен!
Анабел стало стыдно, она понимала, что Жиль прав. Горькие, необдуманные слова вырвались у нее потому, что она страстно желала, чтобы ее любили ради нее самой, а не ради ребенка. Но разве можно объяснить это, не выдав свою любовь?
