Измена. Вторая семья моего мужа (СИ) - Шевцова Каролина
- Да, я помню. Ты чайлдфри или типа того.
- Нет, - морщусь как от зубной боли, - хотя мне выгодно, когда обо мне думают именно так. Но на самом деле у меня просто не может быть детей, я бесплодна.
- Сейчас все лечится.
- Не в моем случае, - грустно качаю головой.
- А мама?
- Знает и подтвердит мои слова. Никит, у меня не будет детей, никогда, ни при каких условиях, даже если верить в чудо и все прочее. Это невозможно, понимаешь?
- Почему?
Он странно косится на мои руки, и только опустив взгляд вниз, замечаю, как дрожат собственные пальцы. Ну вот, если голос и мимику я научилась контролировать, когда говорю про это, то тело все равно выдает мою боль.
Прячу ладони вниз, обхватываю ими колени.
- Почему ты не можешь иметь детей?
Да Господи, что же он заладил! А впрочем, я не должна удивляться. Савранская порода, что с них взять. Единственный человек, кому я смогла рассказать всю правду - Настя, и вот теперь ее сын.
Я выдыхаю и начинаю свою историю.
Не очень грустную.
Не очень трагичную.
Самую обыкновенную, каких бывают тысячи. Я говорю долго, не плачу и не срываюсь на обвинения и крики. Мне некого больше винить, все сама, сама.
Никита слушает меня молча, не перебивает. Он сосредоточен настолько, что я перестаю замечать, как вздымается его грудь, будто тот не дышит вовсе.
Когда я заканчиваю, вместе с воздухом из меня выходят остатки сил.
- Вот и все, - шепчу я. – Все это прекрасно, но отношения со мной пустая трата времени, Никит. Все что ты там наговорил, оно не случится. Даже если ты просто шутил. Но если вдруг ты и правда мечтаешь полюбить девушку, жениться на ней, завести трех чудесных дочек, то это не ко мне. – И зачем то добавляю: - Прости.
Никита непонимающе смотрит то на меня, то на дверь. В глазах никаких эмоций, они мертвенно пустые и настолько чистые, что меня это пугает. Он проводит рукой по голове, поднимая волосы на затылке. Мокрые от пота и слипшиеся, они сосульками торчат в стороны. Как у ежика. Милого и совершенно потерянного.
Когда я встаю, Савранский поднимается за мной и нетвердо, слегка шатаясь, идет по коридору.
Он молча обувается.
Я молча подаю ему джинсовую куртку.
Все это время мы не касаемся и даже не смотрим друг на друга.
Но когда его пальцы ложатся на мое плечо, тело снова прошибает ток. На секунду в легких кончается воздух, отчего я просто открываю рот, как выброшенная на берег рыба. Выгляжу глупо, но, слава Богу, Никита этого не видит, он отвернулся и пытается открыть замок. Тот почему-то его не слушается.
Целую вечность спустя раздается щелчок.
Никита переступает порог квартиры, выходит в подъезд, но когда я уже тяну дверь на себя, оборачивается:
- Знаешь, Римма, - говорит глухим, как будто бы чужим голосом, - хорошо, что твой муж больше не сможет ходить. Бить инвалида последнее дело, а я точно знаю, что не смогу сдержаться.
Глава 23
Сегодня третий четверг месяца, а значит я еду в гости к свекрови.
Надеваю красивое платье, даже в девяносто лет Инесса Марковна оставалась женщиной и умела ценить красоту.
- Римма, какие чудесные у тебя сережки, - любила замечать она.
- Спасибо, это подарок мужа.
- Знаю, - довольно хихикала старушка, принимая щедрость Фила за свою заслугу. Мол, она так воспитала.
Сейчас стало понятно, что дорогими подарками Белый просто пускал пыль в глаза, так, чтобы за блеском бриллиантов, я перестала замечать все, что теряется в бликах драгоценных камней. Ослепла. Но ничего, ничего, я вовремя (хоть и случайно) разбила очки и теперь вижу предельно четко. Даже то, что видеть не хочу. К примеру очередной пост в соц сетях Белого, где его изможденная, но счастливая рожа мелькает на фоне готического храма Кельна. Или Бранденбургских ворот Берлина. Или тенистых улиц Дрездена.
Для инвалида колясочника мой муж слишком быстро передвигался по Германии. А для писателя слишком мало делился событиями жизни.
Я до сих пор не знаю, что с его здоровьем, и сколько не смотрю в лоснящееся самодовольством лицо, не могу разобрать, как он. Надеюсь, что паршиво.
И еще сильнее надеюсь, что в Германии Белый надолго, потому что не представляю, как смогу жить дальше, зная, что где-то рядом он. Дышит, пишет, любит и все еще не помер.
С этими мыслями покупаю коробку эклеров и иду в гости к женщине, которая родила и воспитала этого монстра.
- Римма, я так вас ждала - голос ее больше не звенит, он серый, как тень на асфальте.
Разуваюсь, передаю пирожные Ниночке, сиделке, которую мы наняли для Инессы Марковны. Та вежливо улыбается в ответ, но я все равно замечаю темные круги под глазами и поехавшие вниз уголки губ.
- Как она?
- Все хуже, Риммочка. Но постоянно вспоминает Вас с Филиппом Львовичем, просит прочесть его книги. Я читаю, очень уж хорошо он пишет.
Киваю, и, не зная, что ответить, просто иду в комнату, где меня ждет свекровь. Она давно не ходит, но не смотря на недуг, не пролила и капли этой сумасшедшей жажды жизни. Такая же яркая, огненная, как и десять лет назад. Встречает меня Инесса Марковна в платье, еще более праздничном чем мое.
- Римма, душа моя, скажи Нинке, чтоб прекращала смотреть свои сериалы, я с ними в край деградировала. И главное, сколько раз прошу ее поставить обзорную экскурсию по Эрмитажу, нет же! Одни турки на уме!
- Ой, ну всяко лучше, чем эти ваши голые греки на вазах. – Беззлобно шутит Нина, пока расставляет на столике чайный сервиз. Для наших встреч всегда достают праздничный сервиз из серванта, вот и сейчас я любуюсь кобальтовой сеткой на боку чайника – фирменный узор ИФЗ. И пропускаю очередной вопрос от Нины: - Риммочка, ну вот скажите, кто краше, голый грек, который к тому же помер, или живой Серкан Болат?
- Я за живого Серкана, кто бы он ни был, - миролюбиво поднимаю руки я и смеюсь, когда Инесса Марковна называет меня предательницей.
Перепалка этих двоих возвращает меня во время, когда я была счастливой. Глупой, обманутой, но счастливой. И ненадолго становится тепло на душе.
Я медленно пью чай из фарфоровой чашки, и слушаю, как свекровь рассказывает про погоду, про цены в магазинах, про разбавленное, невкусное вино. Нить беседы все время ускользает от меня, потому что из Инессы Марковны плохой рассказчик. Когда-то живой ум покрылся почти вековой пылью. Женщина путается, забывает слова, и хоть я ее не тороплю, сама же злится на собственную беспомощность.
Да, ей не повезло. Сначала подвели ноги, теперь отказывает память.
- Ты совсем грустная, Римма, - замечает свекровь.
- Простите, задумалась.
Она долго смотрит на меня и, наконец, произносит.
- Красивое кольцо, весь вечер любуюсь.
- Спасибо.
Нет, милая Инесса Марковна, его мне покупал не муж, а я сама. Боюсь я больше не смогу надеть ничего из подарков вашего сына, спрятала все в шкатулку, а ту убрала под кровать – подальше с глаз.
Инесса Марковна зависает, будто пытается обдумать мой ответ. Или я путаю осознанность с безумием, а она снова забыла, о чем мы говорили.
- А где Филипп, - в мутных глазах на секунду зажигается разум, - он так давно не приходил ко мне.
И это правда, Белый в последние годы все реже навещал мать, оставил эту привилегию мне. Я была не против, мне нравилась, нет, я даже полюбила эту чопорную, закрытую на все пуговицы женщину.
Инесса Марковна приняла меня если не как свою дочь, то очень, очень тепло. Никогда не пеняла на происхождение и статус, не винила в испортившихся отношениях с Филом, не задавала неудобных вопросов. Вплоть до сегодняшнего дня, пока она не спросила, где ее сын.
В Германии. В инвалидном кресле. В ужасе.
Но сказать это бедной старухе я не могу, просто не получается. Нет, правда, я репетировала перед зеркалом, что-то пыталась из себя выдавить, как-то подбирала слова – напрасно. Моя извилистая речь вышла до стыдного тупой. И я решила молчать обо всем, включая наш с Белым развод. Инессе Марковне осталось не много, пускай она уйдет счастливой, без мыслей о плохом и ненависти.
