Непреднамеренное отцовство - Маша Малиновская
— Расскажешь? — во мне вспыхивает интерес. Мне почему-то становится интересно, почему Нажинский такой, какой есть. И тут однозначно корни из детства. Не самого счастливого детства.
— Сонь, Яр — мой друг, — Артёму, кажется, становится неудобно. — Но ведь у вас ребёнок. Это семейное… В общем, не было там особой ласки и любви, понимаешь. Мать была помешана на успешности и презирала своего мужа за то, что у него не особенно-то дела шли вгору. Тот, в свою очередь, устал от этого и от семьи отдалился. А Ярослава вообще время от времени не признавал своим. Считал, что жена нагуляла. И Яру всё детство приходилось доказывать, что он чего-то стоит. Но родителям было мало.
Перед глазами возникает образ маленького мальчика. Умного, чрезвычайно опрятного, но с печальными глазами. Он заканчивает играть на скрипке сложнейший этюд, подобранный совсем не по возрасту, опускает смычок, смотрит с надеждой, но так и не удостаивается даже скупой улыбки от матери. А отца в зале и вовсе нет.
Сердце щемит, и мне в эту секунду очень хочется прижать к себе Ромку и прошептать ему, что я его люблю очень-очень и никогда с ним так не поступлю. Что горжусь им. И сказать, что даже если бы ему было бы нечем похвастать, то я всё равно бы его любила. Просто так, за то, что он мой сын.
А потом вспоминаю жаркий, полный прорвавшейся боли шёпот:
«А как можно, София? Как? Научи…»
Но тут же перед глазами встаёт вид Нажинского утром: полная броня. Как ни стучись, как ни бейся — только сама в лепёшку превратишься.
Может, ему и не нужно иного? Может, он настолько закостенел в своём одиночестве, что уже ничему извне и не пробиться?
— Ладно, Соф, мне пора, — Артём встаёт. — Может, поужинаем как-то на днях?
Это предложение слишком неожиданное, чтобы я на него ответила. Хоть да, хоть нет.
— М-м… посмотрим, — отвечаю что-то неопределённое, а потом киваю и сразу уставляюсь в ноутбук.
Артём уходит, а я в работу ещё долго не могу включиться. Приходится сильно постараться.
Вечером, когда Рома уходит в постель, сыграв партию в шашки с Ярославом, я тоже собираюсь. Иду в кухонную зону, чтобы выпить перед сном стакан воды.
— Как сегодня кофе попила? — слышу за спиной голос на несколько тонов холоднее, чем сейчас был в разговоре с сыном.
Я оборачиваюсь резко и замираю. Сердце снова бьётся в груди быстро и громко, что уже становится привычным в присутствии Нажинского. Я ничего плохого не сделала, но чувствую себя так, будто меня за руку поймали на чём-то нехорошем, противоправном.
— Отлично, — прищуриваюсь и смотрю на Нажинского. Свои границы я всё же намерена отстаивать.
Ярослав смотрит долгим тяжёлым взглядом, а меня будто под этим взглядом парализует. Ни рукой, ни ногой пошевелить, будто в паутине запуталась.
— Подпиши, — бросает на стол пачку бумаг и намеревается уйти.
— Что это? — беру бумаги в руки.
— Брачный контракт.
26
— Подписала?
Утром в шесть Нажинский спускается в кухню, поправляя галстук, пока я делаю себе бутерброд.
— Нет, отвечаю, не оборачиваясь.
— Показать юристу — верное решение. Всегда нужно так делать. Но там нет подвоха, ты и сама, думаю, разобралась.
— Нет, Ярослав, — разворачиваюсь и опираюсь бёдрами на столешницу, сложив руки на груди. — Я не буду ничего показывать юристу. Просто потому, что не стану ничего подписывать.
Вчера я действительно очень внимательно прочла договор, но подписывать в любом случае не собиралась. В нём нет каких-то ужасных условий. В первую очередь я изучила вопросы об опеке в случае развода — совместная. То есть это не какой-то хитрый план лишить меня сына. Кроме того, в договоре есть пункт, определяющий мне приличное содержание. Не сыну, а именно мне. Даже в случае развода.
Но… я ему не содержанка. И вообще, всё это дичь какая-то.
— Вот как, — поднимает он брови с деланным удивлением. — И в чём же причина такого нерационального, и даже глупого решения?
Я наблюдаю, как Нажинский с абсолютным холодным спокойствием, будто мы обсуждаем погоду, берёт кружку, ставит под сопло в кофемашину, выбирает режим.
Нерационального.
Вот в этом весь он. У него всё делится на рациональное и нерациональное. Человек-машина. Робот со стальным механизмом вместо сердца и программой вместо души. А то что было позавчера, видимо, редкий единичный сбой.
— Потому что я против. Потому что брак — это семья, а не проект, Ярослав. Ты вообще чувствуешь разницу?
— А какая разница, София? — поворачивается и делает глоток из чашки. — Как и любой проект, брак предполагает собой бюджет, задачи, основную цель и результат. Документальное сопровождение и функциональное участие всех членов. К тому же, мы уже всё обсудили, к чему сейчас твои капризы? Если есть конкретные предложения по пунктам — я слушаю.
Интересно, под обсуждением он подразумевает тот разговор в машине? Предложение руки и сердца от Нажинского, так сказать.
Хотя, о каком сердце может идти речь.
— Да, по пункту «любовь», к примеру. Его там нет. И я тебя, Ярослав, не люблю.
— Я уже говорил: она не обязательна. Я ведь тебя тоже не люблю. Сексуального влечения достаточно, мне давно стоило найти постоянную партнёршу. Одноразовый секс неудобен, опасен в медицинском плане и утомителен в организации.
Интересно, мне вот после всего этого надо смеяться или плакать? Или плакать от смеха?
— Какого влечения, Ярослав? — тру виски, потому что в них уже начинает покалывать от ощущения сюрреализма. — Ты… ты ведь бездушная машина.
— Мне показалось, позавчера ты отнеслась к нашему сексу вполне благосклонно.
— Это была ошибка! — говорю громче, чем стоило бы, а потом не выдерживаю и опускаю глаза, чувствуя, как кожа на щеках вспыхивает. — И тебе не эскорт для «удобного, безопасного в медицинском смысле» секса.
Хочется приложить холодные ладони к щекам. Вот только в смущение перед ним впадать не хватало.
— В любом случае, — от его тона начинает веять морозом. — Контракт ты подпишешь, София.
— Даже так? — я злюсь, и мой голос начинает звенеть. — Так может, тогда сам его за двоих и подпишешь? Зачем предлагать мне изучить?
— Доброе утро, — слышится сонный голосок сзади. — Вы ругаетесь?
И я, и Нажинский оборачиваемся как по команде. Ромка стоит босыми ножками на полу, волосики растрёпаны, глазки сонные, но во взгляде напряжение. Он прижимает к себе любимого плюшевого динозавра и чуть втягивает голову в плечи.
