Филипп. Я (не) умею любить - Екатерина Аверина
А что если…
Да нет. Он не станет слушать. Я ведь говорил уже, что эта девочка дорога мне. Отцу похуй, он требует, чтобы я ее бросил. И мне начинает казаться, что он прав. Ей без меня будет лучше. Вот что я делаю сейчас? Таскаюсь к ней по ночам, подставляя перед отцом. Пьяный в говно приперся со своими желаниями, к которым она не готова. Ей надо больше времени, чтобы сначала хотя бы привыкла со мной целоваться. А меня сводит от ее прикосновений так, что становится больно. И ее неопытность только распаляет все внутри.
На алкоголь накладываются эмоции. Давлю на газ чуть сильнее, резко выкручиваю руль на повороте, и машину какого-то хрена заносит. В кровь впрыскивается адреналин. Со стороны пассажирского к борту стремительно приближается столб. Марк с грохотом падает с сиденья.
Мозг быстро включается, словив стресс, и, чиркнув металлом о бетон, я в последнюю секунду ухожу от столкновения, торможу, тихо цокая бампером об ограждение между дорогой и тротуаром.
Руки дрожат на руле. Начинает тошнить. Глубоко дышу, не спеша двигаться дальше. Марк ошалело на меня смотрит, открывает дверцу и вываливается в нее, освобождая желудок.
А если бы здесь была Алиса?! Теоретически. Я теперь все ситуации примеряю на нее, на хера? Оно само получается. Плохо было бы! Насрать, если убьюсь я. А если она?
– Ты как? – Марк садится вперед.
Вытягиваю руку, демонстрируя свое состояние.
– Дыши. Давай я поведу? Проспался, вроде, немного.
– Не надо, – откинувшись на спинку своего сиденья, закрываю глаза. – Пять минут посидим и двинем дальше. Лишь бы ментов никто не вызвал.
– Там камера на столбе. Здесь поворот такой. Вечно кто-то бьется.
– Забыл. Давно не гонял в таком состоянии по городу.
Отбойников нет. Камеру они, значит, влепили, а отбойники выставить не удосужились. Вот и получается, что, если чуть не вписался, уходишь от этого гребаного столба как раз мордой в забор. А дальше все зависит от водителя. Успел погасить скорость, повезло, а нет…
Ладно. Ехать надо.
Курю, завожу машину и везу наши задницы домой.
Тихо отъезжают ворота. Мое сердце замирает еще на въезде во двор. Почему она не спит в такое время?
Мама сидит на крыльце, закутавшись в теплую вязаную кофту. В руках большая кружка, скорее всего, с чаем. Не люблю с ней ругаться. Это всегда как-то особенно сильно бьет по мне.
Почти одновременно выходим с Марком из машины. Его пошатывает, хотя в глазах уже довольно ясно. Меня тоже еще ведет. Адреналин выжег не весь градус в крови. Подхожу к ней. Друга отправляю сразу в спальню. Марк тихо здоровается и уходит в дом.
– Мам, – касаюсь пальцами ее руки. Вздрагивает. – Прости за то, что сорвался.
– Ты пьяный сел за руль? – вибрирует ее голос.
– Виноват, – опускаю голову. Стыдно перед ней, пиздец просто.
– Мало того, что сам бы убился. Ты с пассажиром! – сильно повышает тон. – Ты забыл, что мы пережили, когда отец с Соней в аварию попали?! – стучит меня кулаком в грудь. – Забыл, как чуть не потерял их?! Сколько времени ты проводил возле его постели?!
– Много. Мам, ну дурак. Не железный же. Устал, сорвался. Я же извинился, – смотрю на ее дрожащие губы.
– Ты мог убить себя и Марка!
Это она еще не видела помятый и поцарапанный борт.
– Прости…
– Проспись, – отворачивается. – От тебя разит за сотню метров, хоть закусывай.
– Мам, – не двигаюсь с места.
– Уйди, я сказала!
Обхожу ее, поднимаюсь еще по нескольким ступенькам и слышу очень болезненный всхлип:
– Обещал ведь, что все это в прошлом…
Поворачиваю голову. Ее плечи вздрагивают в тихом плаче. Не выдержав, обнимаю сзади, целую в макушку.
– Фил, иди спать, – настаивает она.
– Нет. Не плачь, пожалуйста. И не отталкивай меня, – говорю то, что не смог бы сказать по трезвому. – Мне очень нужен кто-то свой, близкий в этом доме. Мама… – выдыхаю. – Не надо, – я готов умолять. Меня начинает топить отчаянием. – Я правда изменился.
– Иди к себе. Утром поговорим.
Поднялся в комнату. Марк лежит на моей кровати, смотрит в потолок. Молча ложусь рядом. Гнать друга в гостевую мне не хочется. Говорить тоже. Закрываю глаза. Надо спать. Я Алиске обещал, что буду на занятиях. Она там что-то еще про Степана говорила. Опять подкатывает непонятливый гондон. Расслабился, пока меня не было.
В коктейль бурлящих эмоций мне только ревности сейчас не хватает. Гашу ее. Алиска на Данилова не поведётся. Я ей доверяю.
…Палата реанимации. Трубки, приборы. Бледная заплаканная мама, похожая на фарфоровую куклу. Суетящиеся врачи, вечно отпихивающие меня, чтобы не мешался под ногами. В одной палате старшая сестра, в другой — отец. С ним все плохо. Кравцов ходит с траурным лицом, делает назначения, много курит. Дядя Макс, отец Марка, старается успокоить маму.
Мне больно и страшно. Я пацан еще. Уже со своими заскоками и да, плавно падающий в пропасть. Тогда, я, наверное, впервые ощутил вот эту пустоту вокруг себя. Это сильно сыграло на тараканах в моей голове. Я не виню маму. Ей было не до моих переживаний. Мы теряли самых близких людей. Все на грани. Каждый день, как последний.
Выл по ночам, рычал в подушку, колотил ее кулаками.
Тяжелый был период в нашей семье. Переломный во многом. От осязаемого одиночества меня стало замораживать. Друзья были рядом, но что они могли? Нужна была другая поддержка. Совсем немного…
…Вместо отца на койке, теперь лежу я, утыканный этими трубками, иголками. Рядом Алиса, похожая на тень, а на ее волосах седые пряди…
– Твою мать! – резко сажусь на кровати. Сердце стучит в горле. Потный весь. Стягиваю футболку, вытираю ей лицо.
Марк спит еще. Дотягиваюсь до телефона, смотрю на часы. Раннее утро. Ухожу в душ, открываю горячую воду, упираюсь ладонями в прохладную кафельную стену.
Это сон… Просто сон.
Убеждаю себя.
Такого ее будущего со мной боится Кравцов? Я тоже боюсь.
