Excommunicado (СИ) - Темида Ди

Я не спрашиваю, куда делся Смит, потому что совсем не хочу разговаривать, и будь моя воля — молчала бы до победного конца.

— И что же ты пыталась выяснить у Энтони?

Официанты ловко лавируют между присутствующими, предлагая шампанское, и я тянусь, чтобы взять охлаждённый бокал, но Рамирес опережает меня, вкладывая заранее взятый второй в мою протянутую ладонь, не касаясь.

— Какую марку часов ты носишь на цепочке в жилете, — зло парируя я, сразу же прикладываясь губами к стеклу.

Не люблю игристое, но к вину я не притрагивалась уже несколько дней, так что, за неимением этого варианта, приходится довольствоваться тем, что есть. Кошусь на Альваро исподлобья, пока пью маленькими глотками, и вхожу в новый виток бешенства, отмечая следующее: настроение у него действительно на высоте; он чувствует полную инициативу; и этот гребанный костюм и рубашка, по случайности такого же цвета обсидиана, как и мой наряд, слишком ему к лицу.

— Ты совершенно не умеешь лгать, Джейн. Даже не знаю, хорошее ли это качество для адвоката.

Шаг в сторону, и всматриваюсь в подсвеченную картину, делая вид, что она страсть как занимательна.

— Если ты собираешься привязывать его к столу, как меня тогда, и, например, отрезать пальцы, имей в виду, что он не успел ничего рассказать, — игнорируя замечание, тихо проговариваю я, когда мимо нас проходит темнокожая женщина в ярких одеждах и массивных украшениях, стиль которых вдохновлён какими-то африканскими племенами.

— Не успел? — Рамирес тоже делает глоток, и вижу, как прячет самодовольную улыбку. — Любопытно узнать, как и насколько старательно ты уговаривала его в замкнутом пространстве автомобиля.

— И ты мне ещё что-то будешь говорить о пошлости… — фыркаю я, внутренне взрываясь, и сильнее сжимаю бокал.

Отхожу к другой экспозиции, и со стороны может показаться, что вынуждаю Рамиреса «бегать» за мной, но почему-то ощущение прямо противоположное.

— Так и… — в его голосе слышится отчётливое веселье. — Что же Энтони тебе поведал?

— Лишь то, что вы вместе учились в Англии.

Мы оба останавливаемся у довольно мрачной и одновременно яркой картины с насыщенным кроваво-красным в каждой линии и фигуре.

— Знаешь, если бы я твёрдо был уверен в том, что тебе по-настоящему интересна моя персона, а не требуется информация для того, чтобы после вонзить нож в спину, я бы и сам многое рассказал. Только попросила бы… — Альваро делает шаг, обходя меня сзади, отпивает короткий глоток и тихо проговаривает куда-то в область моей макушки: увы, даже тонкие высокие шпильки не позволяют оказаться с ним наравне. — Держи врагов близко, а соображающих хорошеньких адвокатов ещё ближе.

Я задерживаю дыхание, ощущая, как печёт в лёгких, и вспоминаю о необходимости кислорода, когда он встаёт рядом на расстоянии локтя и кивает на работу неизвестного мне художника, полностью сосредотачивая внимание на ней:

— Так поступали и они со своими советниками.

Невольно начинаю разглядывать представленные багряные лица, не в силах избавиться от наваждения.

— Кто это?.. — едва слышно спрашиваю я, когда молчание между нами затягивается, и осушаю свой бокал до дна. Хватит одного на сегодня. Сознание не должно быть обесточенным, ведь Рамирес явно затеял какую-то новую, одному ему известную игру, в которой и я, без дачи согласия, теперь участвую.

— Это картина «Пир королей», оригинал, кажется. Филонов, русский художник. Как тебе?

Рамирес берёт с будто плывущего мимо нас в воздухе подноса официанта ещё два бокала, но я, всё так же разглядывая картину, показываю ладонью, что отказываюсь. Его взгляд вонзается в меня сотнями крючков — я ощущаю это каждым дюймом тела. Слишком цепко, чтобы выбраться, но благо Альваро не настаивает и лёгким движением ставит шампанское на стеллаж совсем рядом.

— Выглядит… Агрессивно и устрашающе, — искренне признаюсь я, отводя взор от холста, обрамлённого в серебристую раму.

— Потому, что в изображении кроется вседозволенность и безнаказанность правителей.

Его слова осадком ниспадают в моём слегка кружащемся от выпитого разуме, и я задаю себе неожиданный, но слишком напрашивающийся вопрос — какой Рамирес на самом деле?..

Ответ настолько плотно покрыт завесой, словно я не смогу подлететь к космической чёрной дыре и изучить её. Пока я размышляю над сказанным и пытаюсь понять собственные реакции, Рамирес, больше не смотря в мою сторону, медленным шагом отходит к другому, не менее завлекающему образцу искусства, которое для меня, похоже, так и останется чем-то непонятным и неизведанным.

И провожая его обтянутую в угольно-чёрный пиджак спину уже нетаящимся взглядом, я досадливо поджимаю губы, потому что чувствую, как где-то внутри, словно в бесконечной пещере, куда не забраться, начинает просыпаться желание, которое никогда не должно было проснуться: ещё часом ранее я думала о союзе с врагами Рамиреса, а теперь хочу узнать его по-настоящему.

~XI~

Я не выбираю, от чьего поцелуя будет печь вены.

(Катерина Траум, «Твой любимый фамильяр»)

26 апреля 2015 года, Нью-Йорк

Сегодня солнце настолько щедро обливает землю жаром, что кажется, будто город резко переключили на июль. Но я всё так же по привычке задёргиваю шторы, чтобы ни один луч не проник внутрь квартиры. По привычке, оставшейся с тех времён, когда размазанным пятном лежала на кровати в том доме, не в состоянии встать поесть или дойти до ванной, полностью отдав себя в покрытые струпьями мерзкие лапы депрессии. Не думаю, что она отступила полностью — хорошо было бы доехать до мистера Моргана и поговорить, проанализировать моё текущее состояние, но пока совсем не было времени даже на подобные личные дела. Эта суббота — первый за месяц день, когда я могу наконец-то немного отдохнуть и не думать, хотя…

Поразмышлять как раз-таки есть над чем.

После той выставки пришлось уступить и доехать с Рамиресом до меня — о том, чтобы довезти до «Сомбры» и дать забрать машину, не было и речи. Внутренний раздрай и гиперусталость не позволили мне тогда вступить в дискуссию на этот счёт, поэтому пришлось терпеть общество друг друга ещё целый час, за который молчания было столько же, сколько брошенных исподтишка взглядов с моей стороны и пристально-долгих со стороны Рамиреса. Благополучно добравшись до дома, я потом никак не могла уснуть, сидя с поджатыми под себя ногами на диване и остекленевшими глазами уставившись в одну точку на стене. Та бессонная ночь не помогла в рассортировке миллиона мыслей, которые, правда, отошли на второй план, стоило наступить утру среды, когда я вновь приехала в офис. И шокировано обнаружила в своём кабинете аккуратно-ровно висящую на стене картину «Пир королей»…

Обрушить своё возмущение и задать резонный вопрос «какого чёрта?..» было не на кого, некому — вплоть до сегодняшнего дня я не видела ни Рамиреса, ни Энтони. Они всё время отсутствовали по каким-то неизвестным мне вопросам; я же, кое-как смирившись с дорогостоящей и крайне мрачной экспозицией в рабочей обстановке, продолжила копаться в вещественных доказательствах для иска.

Не лицезреть Рамиреса было очень кстати — несколько дней с глаз долой, думаю, сказались на мне благотворно, но вот сейчас, в полумраке кухни-гостиной, когда я вспомнила о нём, пару ключевых и отягощающих мыслей снова зажужжали, как разворошенный улей.

Тема смерти моего отца больше не поднималась, но теперь мне постоянно приходится гадать, какого рода сотрудничество было между ними.

Некий злопыхатель, чьи отношения с Рамиресом испортились до отъезда в Испанию, никак не даёт о себе знать, и я понятия не имею, в каком положении сейчас фигуры на доске.

Чёртов непростой иск, в котором я успела собрать пазл за пазлом факты, чтобы компания получила лишь штраф, и ещё даже не добралась до того, как выкрутиться от выплаты репутационного ущерба «Эксону», давил на плечи бетонными блоками. И ничего, абсолютно ничего нового о «Сомбре» и самом Альваро.