Светлана Алюшина - Счастье среднего возраста
— Да, Александра, постарайся не язвить и не умничать, держи себя в руках!
— Гуров, — сощурив глаза от злости, «нежно» поинтересовалась Сашка, — ты уверен, что тебе может перепасть пару раз по мордасам?
— Да стопудово! — пообещал он весело.
— Хо-ро-шо! — отчеканила Сашка.
Он расхохотался, весело, жизнерадостно, сделал последние шаги к двери и спросил:
— Кто там?
— Откройте немедленно! — заорали из-за двери. — Вы затопили нижнюю квартиру! У нас вода с потолка ручьем бежит!
— Никакого творческого поиска, все банально до зевоты! — проворчал себе под нос Иван.
И открыл дверь.
Все происходило очень быстро, как-то обыденно — без того самого творческого энтузиазма, на отсутствие которого сетовал Иван, и без смакуемых отечественными сериалами последних лет криминально-кулачных ужасов, сопровождающих захват заложников.
Иван получил сразу кулаком в лицо, куда именно, Сашка не видела, и быстро повалился на пол. Она вскрикнула, скорее от неожиданности, но с места не двинулась, продолжая сидеть на высоком стуле. К ней подлетел давешний ночной парень из джипа, больно ухватил за локоть и потащил за собой, без слов, объяснений и даже без матюков, двое других подхватили под руки бесчувственного Ивана и поволокли из квартиры. Вся процедура заняла минуту от силы.
Дверь квартиры братки аккуратно прикрыли за собой — понятно, привлекать внимание соседей и ментов им ни к чему.
Молча загрузились в лифт всем составом. Иван был без сознания или хотел казаться таковым — голова упала на грудь, и из носа текла кровь, оставляя крупные, правильной круглой формы капли на полу лифта.
Александра молчала, выполняя инструкции, выданные Гуровым, не задавала вопросов, не сопротивлялась, подчиняясь грубой руке, державшей ее локоть.
И была почему-то абсолютно спокойной, как море в штиль.
Создавая видимость крепкой задушевной дружбы, братки, обнимая с двух сторон Ивана, усадили его в джип — ночной, знакомый, — затолкав следом туда же, на заднее сиденье, и Сашку, один сел с ними рядом, двое других впереди.
Все. Тронулись.
Саша незаметно нашла руку Ивана и сжала, почувствовав в ответ еле уловимое пожатие пальцев.
Ей было страшно, конечно было! И не отпускало ощущение нереальности — фильм Кустурицы какой-то! Они ехали в полном, давящем молчании — ни одного звука не издавали братки, не переговаривались, не обменивались мнениями или хотя бы междометиями, даже приемник в машине не был включен — ничего! Сашу с Иваном не связали по рукам и ногам, не завязали глаза, чтобы они не увидели, куда их везут, из чего напрашивался вывод: те самые.
В какой-то момент Иван «очнулся», сделал попытку что-то сказать, дернуться, все в том же молчании, не нарушая общей нереальности картины, сидевший рядом с ними бычара дважды ударил его быстро и коротко в челюсть и под дых. Иван затих и навалился на Сашку всей тяжестью, она приняла этот груз и не могла отвести взгляда от падающих на ее шелковые брюки капель крови из разбитого лица Ивана.
Сашка стала копошиться в своей сумке, извлекая из ее недр бумажные платки, бычара проследил за ее действиями, но промолчал. Она постаралась остановить текущую потоком кровь, но голова Ивана была опущена, Сашка никак не могла понять, откуда кровит, и тыкала наугад, размазывая кровавые ручейки. Платки сразу же промокали, окрашиваясь в алое, набухая, а кровь продолжала течь, сочась через ее пальцы.
Ехали молча. Выехали на МКАД, где-то свернули, удаляясь от Москвы.
Она не увидела, на какое шоссе они свернули, занятая алыми ручьями, а когда отвлеклась от врачевания и посмотрела в окно, не смогла понять, где они едут, и, бросив безнадежные попытки сориентироваться, вернулась к своему малоэффективному занятию.
Остановились. Приехали.
Дом. Хороший, добротный с большим участком. Не «новорусские» палаты, но и не избушка-развалюшка.
Как только машина остановилась, заехав в гараж через распахнутые ворота, три дверцы открылись одновременно, и братки, проворно выскочив наружу, стали выволакивать Сашку с Иваном из машины.
Без слов и переговоров, молча — сюр продолжался!
Через гараж, по ступенькам вниз, их провели в хозяйственную подвальную комнату. Провели Сашку, Ивана тащили, его ноги волочились о бетонную шершавую поверхность, глухо ударяясь о ступени и сдирая дорогую нежную кожу летних туфель. Санька почему-то обратила внимание именно на это и даже пожалела гуровскую обувь — расстроится ведь, туфли классные!
«Если живой останется!» — прояснила для себя она ситуацию.
Помещение, в которое их — кого привели, а кого и принесли, было большой комнатой без окон и дверной коробки, с голыми, без намека на отделку, бетонными стенами, потолком и полом. Сашку усадили на стул, стоявший посередине комнаты, и один из парней умело, ловко — видимо, это было основным видом его деятельности — замотал ей руки и примотал ноги к ножкам стула скотчем.
Вот хорошо, теперь скотч есть — уникальное, почти незаменимое для данной цели средство! А ведь раньше приходилось веревками завязывать — очень ненадежно — почти во всех фильмах герои из веревок как-то выпутывались!
А тут красота — заклеено намертво!
«Это ты что, Романова, крышей едешь или о нелегкой жизни бандитов переживаешь?» — удивилась Сашка своим мыслям.
Она осмотрелась.
Комната имела хозяйственное предназначение — и возможно, по совместительству использовалась как пыточная — вдоль стен стояли ящики, коробки, большие консервные банки, литров на десять, пять автомобильных покрышек в углу, уложенных друг на друга. Через весь потолок тянулись две железные балки, непонятного предназначения и функций, через одну из них была перекинута цепь с монументальным крюком на конце.
«Нет, не может быть!» — не поверила Сашка.
Но оказалось, может! Бесчувственного Ивана, предварительно обыскав, в данный момент подвешивали за связанные — не скотчем, а веревкой — руки на этот самый крюк! Ей даже топнуть захотелось от глупости происходящего!
Ну нельзя же так! Кадр миллиона фильмов — стандартно до грустного смеха!
К чему эта чушь? Всенепременно подвесить за руки к чему-то, чаще именно к крюку на цепи!
Пошло! Пошло! Тупо! И… до жути страшно!
Обычно еще в кино героя-страдальца раздевают — голый торс, босые ноги, но обязательно оставляют брюки — ну не может же висеть герой в трусах, которые будут съезжать резиночкой во время зверского избиения, оголяя незагорелый зад и незащищенный пах, или вообще без трусов! Это такая мужская солидарность, что ли, неистребимая даже непереносимой ненавистью к висящему и беспомощному врагу?
