Сигрид Унсет - Йенни
– По-видимому, ты очень много бывала с моим отцом? – спросил Хельге после некоторого молчания. – Воображаю, как он интересовался твоей картиной.
– Конечно. Время от времени он приходил ко мне сюда и давал мне хорошие советы. Ведь он очень много знает и понимает в живописи.
– Как ты думаешь, у моего отца был художественный талант? – спросил Хельге.
– Я уверена, что да. Он показывал мне некоторые этюды, спрятанные у него в конторе. По-моему, он обладает необыкновенно изящным талантом и в нем есть оригинальность.
– Бедный отец, – сказал Хельге.
– Да, – проговорила Йенни задумчиво, – быть может, его следует жалеть гораздо больше, чем мы думаем.
С этими словами она поцеловала его, и на время они забыли о Герте Граме.
– А дома у тебя ничего не знают? – спросил Хельге.
– Нет, – ответила Йенни.
– Это странно. Ведь вначале я посылал письма к тебе по адресу твоей матери. Неужели она не спросила, от кого ты получаешь письма каждый день?
– Нет. Моя мать не такая.
– Моя мать, – повторил Хельге с раздражением. – Можешь быть уверена, что и моя мать вовсе не такая уж бестактная, как ты все время хочешь это представить. Право, ты несправедлива к моей бедной матери. Мне кажется, что ради меня ты могла бы говорить о ней немного иначе.
– Хельге! – воскликнула Йенни, глядя на него. – Ведь я ни одного слова не произнесла о твоей матери!
– Нет, ты сказала: «моя мать не такая».
– Нет, я вовсе не таким тоном это сказала. Я сказала: «моя мать».
– Моя мать, – сказала ты. – То, что ты ее не любишь, – это твое дело, хотя у тебя никакого основания для этого нет… Но ты могла бы понять, что она моя мать и что о ней так говорить не следует. Я люблю ее, какая бы она ни была…
– Хельге! Хельге, что с тобой? – Она не договорила, потому что к горлу ее подступили слезы. А если бы Йенни Винге заплакала, то это было бы нечто совершенно необычное. А потому она замолчала, сконфуженная и испуганная таким припадком. Но Хельге заметил ее волнение.
– Йенни! О, Йенни, прости меня! Теперь ты сама видишь, не успел я приехать, как это началось… – Он сжал кулаки и крикнул куда-то в пространство: – О, я ненавижу, ненавижу… то, что называется моим домом!
– Дорогой, милый мой… не надо так… О, родной мой, не принимай этого так близко к сердцу! – Йенни изо всех сил прижала его к себе. – Хельге! Дорогой мой, выслушай меня, скажи, разве это имеет хоть какое-нибудь отношение к нам? Это нас совершенно не касается… – И она целовала и ласкала его до тех пор, пока он не перестал рыдать.
IV
Йенни и Хельге сидели на диване в его комнате. Они сидели, крепко обняв друг друга, и ничего не говорили.
Был воскресный день в июле. Йенни гуляла утром с Хельге, а потом обедала у его родителей. После обеда пришлось вчетвером сидеть в гостиной в ожидании кофе. Но после кофе Хельге позвал Йенни в свою комнату под предлогом, что он хочет прочитать ей свою рукопись.
– Ох, – сказала Йенни как бы про себя. Хельге не спросил, почему у нее вырвалось это междометие. Он усталым движением положил голову к ней на колени, а она стала нежно гладить его по волосам, но ничего не произносила.
– Да, да, – со вздохом произнес Хельге. – У тебя на Виа Вантаджио было гораздо приятнее и уютнее. Не правда ли, Йенни?
Из кухни доносился звон посуды, и в комнату проникал чад. Фру Грам готовила что-то к ужину. Йенни подошла к открытому окну и заглянула в темный колодец, представлявший собою двор. Все окна напротив были кухонные, на всех углах и во всех этажах были одинаковые широкие окна с жалюзи. Из одной людской доносилась игра на гитаре, и дребезжащее сопрано пело:
«Приди ко Христу, мой друг,Постучи,Он отворит тебе!»
На Йенни напало уныние, но звуки гитары напомнили ей Виа Вантаджио, и Ческу, и Гуннара, который часто сидел в углу дивана, положив ноги на стул, и напевал итальянские песенки, тренькая на гитаре Чески. И ее вдруг неудержимо потянуло ко всему этому. Хельге тихо подошел к ней:
– О чем ты думаешь?
– О Виа Вантаджио.
– О, Йенни, как нам было хорошо там!
Она вдруг порывисто обняла его и нежно притянула его голову к себе на плечо. Когда он заговорил, она вдруг поняла, насколько чуждо было ему то, о чем она так болезненно тосковала.
Подняв его голову и заглянув прямо в его золотисто-карие глаза, она старалась перенестись в залитую солнцем Кампанью и представить себе Хельге, каким он был, когда, лежа на зеленой траве среди цветов, он не сводил с нее влюбленного взора.
Она хотела во что бы то ни стало стряхнуть с себя чувство гнетущей тяжести, которое овладевало ею каждый раз в доме Хельге.
Все здесь было для нее невыносимо и глубоко противно. И так это было с первого же вечера, когда ее пригласили после официального приезда Хельге. Она должна была разыграть недостойную комедию, когда фру Грам представила ее своему мужу. И это на глазах Хельге, который знал, что она притворяется и что они обманывают его мать! Это мучило ее ужасно. Но это было еще не все; было другое, еще более отвратительное. Когда она на несколько минут осталась с глазу на глаз с отцом Хельге, тот сказал ей, что он недавно приходил в ее ателье, но не застал ее дома. «Да, в этот день я не была в ателье», – ответила она и вспыхнула до корней волос. Он посмотрел на нее таким странным, растерянным взглядом, что у нее вдруг вырвалось: «Нет, я была в ателье; но я не могла отворить дверь, потому что у меня сидел один знакомый». Грам улыбнулся и сказал:
– По правде сказать, я хорошо слышал, что кто-то был у тебя в ателье.
Тогда она окончательно смутилась и пробормотала, что это был Хельге и что он уже несколько дней как приехал в Христианию, но скрывал свой приезд.
– Дорогая Йенни, – тихо проговорил Грам, и Йенни хорошо видела, что он был очень недоволен, – вам вовсе не надо было скрываться от меня. Поверьте, что я-то во всяком случае оставил бы вас в покое. Да, да… но, конечно, я должен сознаться, что меня очень порадовало бы, если бы Хельге захотел повидаться со мной…
Йенни окончательно растерялась и не знала, что ответить ему на это.
– Ну, что же, – прибавил Грам, – я, конечно, постараюсь, чтобы Хельге не заметил, что я знаю это.
Йенни вовсе не хотела скрывать от Хельге, что она проговорилась его отцу и выдала его маленькую тайну. Но она так и не собралась с духом сказать ему об этом, так как боялась, что это ему будет неприятно. И ее постоянно мучило и нервировало сознание, что она живет в какой-то лжи, что от одного она скрывает одно, от другого – другое.
У нее дома также никто ничего не знал. Но там это было совсем другое дело. Она не привыкла говорить с матерью о своих личных делах, они никогда не понимали друг друга. Теперь же, по настоянию Йенни, мать уехала в деревню, так как это было необходимо для здоровья младшей сестры, и Йенни окончательно переселилась в ателье, а обедала она в городе.
