Наталья Труш - Опоздавшие на поезд в Антарктиду
В этот день он узнал еще кое-что о Максе с Митей. Парней сгубила элементарная жадность. Им мало было того, что они получили больше миллиона долларов. Они подделали документы, и сняли со счета те сто тысяч долларов, которые перевел Назих Али. А когда пропавших ливанцев начали искать, то легко вышли на след совместного предприятия в Архангельске. Копнули глубже и обнаружили подделку.
– Константин Аркадьич, мне что делать? – Илья потер виски, у него раскалывалась голова. – Меня следователь хочет видеть.
– Подожди к следователю, сынок. Я вот тут кумекал уже…
Забалуев достал с полки над столом записную книжку. Полистал ее, нашел нужное. Выдрал листок, написал на нем телефон.
– Вот. Ее зовут Юлия Андреевна Котина. Она очень грамотный адвокат. Я ей позвоню, и она встретится с тобой. Она знает, что делать.
Забалуев проводил Илью до ворот, обнял:
– Ты береги себя. Будем надеяться на лучшее. Береги себя, сынок…
Юлия Андреевна – дама чуть за сорок, ум в глазах написан. Историю Ильи она уже знала – Забалуев рассказал, да и городские события такого масштаба она отслеживала.
– И вы, Илья Александрович, были в отъезде? – Она прямо в душу ему смотрела.
– Да, для меня все произошедшее – новости не из приятных, сам обо всем только сегодня узнал. Не знаю, что делать.
– Что делать… что делать… – Она думала вслух, произносила этот извечный вопрос, будто пыталась найти ответ на него. – Знаете что, я попробую узнать, что они говорят, ваши компаньоны. Завтра. И мы решим, что вам делать дальше. Звоните мне завтра. А сегодня будьте осторожны. Вас, правда, никто не ищет. Пока… Более того, следователь в курсе, что вас в эти дни не было в городе, но осторожность не помешает.
Это он и сам знал. Ему нужно было где-то провести эту ночь, выспаться и подумать обо всем. Он сел в машину. Как странно, в городе, где он родился, где у него столько друзей, одноклассников, родственников, наконец, ему некуда пойти. Он ощутил, как далек от всех со своими проблемами. Он никому не мог ничего рассказать. Забалуеву? Ему было жаль старика. Он и так сделал для него все, что мог. Не надо его тревожить лишний раз. А больше ни с кем он не мог об этом говорить.
Одиночество. Один ночью.
Ночь была белая. Совсем не похожи архангельские белые ночи на питерские. Питерские – лишь бледная копия настоящих северных. Впрочем, и в них своя прелесть. И все это из-за того, что случаются эти ночи в удивительном, призрачном городе, в котором словно большие уставшие птицы поднимают свои крылья мосты, а шпили и купола на фоне чуть темнеющего неба выглядят загадочными.
Но Илья всегда смеялся, когда ему говорили про то, как сказочны июньские ночи в городе на Неве. Ему больше по душе были те, что помнились с детства, когда не то что «одна заря сменить другую спешит…», а когда солнце ходит по кругу, почти не прячется. В такие ночи не думается об одиночестве. Они яркие и нарядные, эти северные ночи, как праздник.
Илья ехал медленно по городу, прошивая насквозь эту настоящую белую ночь. А навстречу ему шла, помахивая сумочкой, она. Илья притормозил, остановился. Она перешла на другую сторону дороги, остановилась, сняла туфельку и, прыгая на одной ножке, вытряхнула из нее песок.
– Привет! – сказал ей Илья.
– Привет! – ответила она, покосившись на него.
Симпатичная. На шее – голубой шелковый шарф, юбка короткая, в складку, кофточка пестрая. На щеке – родинка, и глаза с прищуром, в ресницах длинных, будто стрелочки. Смотрит и смеется!
– Узнал?
– Нет… – Покровский честно признался.
– Эх ты! А говорил, что никогда не забудешь!
– Стоп! Лилька?!
Ну!
– Лилька!!!
Илья выскочил из машины и подхватил ее, легкую и тоненькую.
– Лилька!!! Если б ты знала, как ты меня спасла!
– От чего?!
– A-а, не спрашивай! Рассказывай, где ты, что и как?
С Лилькой Царьковой у Ильи был офигенный роман. В пионерском лагере… Ну да, им было по пятнадцать лет. Но целовались, как совершеннолетние, до одури. И больше ничего. А потом потерялись. Пару раз встретились в городе, но обстановка уже не располагала – даже не прикоснулись друг к другу.
И вот – Лилька. Взрослая. Какая-то потусторонняя этой призрачной ночью. Солнце спряталось за трубы, и оттого ночь стала призрачной. На минуту ровно. И тут же снова яркое и жаркое светило высунулось и растеклось по крышам. И Лилька засияла, засверкала своей хорошо сохранившейся молодостью и беззаботностью.
– Лилька, а ты… свободна?
– Ну… до пятницы я совершенно свободна, Винни-Пух!
– Тогда давай завалимся куда-нибудь, а? Посидим, повспоминаем?!
– А давай – ко мне?
– К тебе? – протянул нерешительно Илья. – А меня там брат или батя твой не встретит с колом?
– Ох, Покровский! Ты забыл, сколько времени прошло! А я уже большая девочка и живу совершенно самостоятельно. Ну что? Все еще боишься бати или брата?
– Нет, не боюсь уже! Поехали, мое спасение!
Лилька хотела любви. Как все – большой и чистой. Она поминутно спрашивала Илью:
– Ты меня любишь? Ты любишь меня? Ну, скажи – любишь?!
Она хотела, чтобы он ей врал, и он врал:
– Люблю. Конечно, люблю.
– И мы будем вместе?
– Будем. Конечно, будем.
Глупо? Конечно, глупо. Но он в эту ночь своего одиночества – а он и с Лилькой был одинок! – готов был врать, лишь бы ощущать ее рядом, такую теплую, живую, так желающую любви. Он ничего ей не рассказывал, но мысленно поделился своими проблемами. Она молчала. Слушала. А потом тихо спала, разметавшись во сне на низкой тахте, застеленной огненно-красным бельем. Белая, словно птица, с запрокинутой головой, на огненно-красном. Как в огне…
Утром он был хмур, и она это его состояние приняла на свой счет. Она виновато улыбалась и не стремилась допытаться, что с ним. Только губу закусывала от обиды и спросила, когда уходил:
– Ты вернешься?
– Не знаю, – сказал, как камень с горы уронил, и камень этот понесся вниз, сметая все на своем пути. И ее, Лильку, тоже смел, разметал – следа не осталось.
«Сволочь я! Ну, какая же я сволочь! – сокрушался Илья, сидя в машине. – Она-то при чем? Хоть бы, уходя, сказал, что настроение у него такое не из-за нее, а из-за проблем. А то ведь она все на свой счет приняла! А чем она виновата? Тем, что одиночество его не смогла развеять? Так его теперь никто не развеет. Это в радости сопричастных море. А проблемы делить… И не хочет никто, да и сам не позволишь…»
Было утро, и звонить адвокату было рано, и Илья знал, что до того, как они созвонятся, ему предстоит пережить много томительных часов. И он настраивал себя на ожидание. Попробовал читать – не читалось. Музыка раздражала. И тогда он уехал в лес, устроился поудобнее за рулем и попробовал подремать.
