Агония Иванова - За чужие грехи
Наташа безвольно осела на пол и зажала голову руками, пытаясь победить это нахлынувшее ощущение, но тщетно. Неприятный холод наполнял ее с ног до головы, так, что немели конечности и путались мысли. Холод изнутри.
Мама умерла. Люся ненавидит ее теперь. Таня больна. Киру не до нее… Она действительно осталась совсем одна. Впрочем… Наташу вдруг как током ударило, она вскочила на ноги и рванулась к двери, у которой ее нагнал голос Люси.
— Он не любит тебя, одумайся, — такой хриплый от слез и дрожащий, что Наташе стало ее мучительно жаль, но она уже не могла остановиться.
— Да пошла ты, — пробормотала она и убежала под дождь, хлопнув дверью.
Снова этот дождь, черт бы его побрал, — думала Ангелина, сидя у окна в просторной кухне и наблюдая за неторопливо стекающими по стеклу каплями. Ее раздражала эта погода, ее раздражал этот город, и, конечно же, ее никчемная жизнь… Ей хотелось выть от раздражения, обиды и жалости к себе, но она молчала и только сверлила взглядом телефон, написанный на бумажке. Дружба с Владимиром оказалась полезной, и, сгодилась для того, чтобы достать телефон Кира.
«Зачем он мне? — спросила себя женщина, — меня же воротит от него, уж лучше быть с Леонидом, чем с этим самодовольным кретином».
Она вздохнула и отвернулась от бумажки, почувствовав острое желание скомкать ее в пальцах, выбросить в мусорное ведро и забыть об этой глупой идее. Зачем ей это нужно, что и кому она пытается доказать? Мужу, что не только он имеет право ходить на сторону? Только проблема заключалась в том, что он делал это по любви, а Ангелина собиралась совершить это из вредности, чувствуя только отвращение. От мысли, что Леонид действительно любит свою Веру, ей становилось так невыносимо грустно и больно, что становилось плевать на все на свете и тем более на Кира, о котором ей и думать не хотелось.
Когда они только поженились, они любили друг друга… А куда это делось, куда уходит любовь, когда ее пытаются запихнуть в узкие рамки, допустим, брака. Или ее не было вовсе, а Ангелине так казалось по молодости и наивности, а теперь она всего лишь расплачивалась за свою ошибку.
Но почему тогда ей так больно… больно терять Леонида, видеть, как он становится все дальше и дальше с каждым днем, с разрывающимся сердцем думать о том, что он был у Веры.
— Это невыносимо, — пробормотала Ангелина, спрятала лицо в ладонях, и уже было, собиралась заплакать, как услышала шаги и вовремя запретила себе это делать. При младшей сестре она старалась казаться железной, чтобы не давать ей повода для насмешек и уколов.
На пороге кухни появилась Юля — светлые волосы были растрепанны после сна, а ее идеальное, уже почти не детское, но при этом еще какое-то совсем маленькое тело с фарфоровой белой кожей прикрывал только черный шелковый халатик. Она зевнула и заглянула в холодильник, в поисках сока.
— Ты с кем-то разговаривала? — конечно, она не могла промолчать и в ее голосе звучала насмешка. Такой едкой выросла эта девочка, и никто уже не мог ее исправить, впрочем, скорее никто и не пытался.
— Какое тебе дело? — ощерилась Ангелина.
— Может быть мне интересно, — хмыкнула Юля, взяла свой сок и уселась за стол, отвинчивая крышечку на коробке, — ты вдруг такая унылая, сидишь одна на кухне и бредишь. Все не просто так! — заявила она, проявив чудеса логики, — и я даже догадываюсь, в чем тут дело… это все темненький. Ну, как его? Коля? Костя? Ким?…
— Кир, — поправила Ангелина устало, разговаривать с сестрой ей совсем не хотелось, но она знала, что Юлька так просто не отстанет.
— Ну да, он, — обрадовалась сестрица, сделала несколько глотков, обтерла полные губы тыльной стороной ладони, чтобы убедиться, что на них не осталось капелек сока, — и что? Это его телефон? — она кивнула на листок перед Ангелиной, — звони давай, нерешительная ты наша… С мужчинами решительно надо…
— Не учи меня, клоп, — огрызнулась Геля и прокляла своих родителей за то, что шестнадцать лет назад они попытались спасти разваливающуюся семью еще одним поздним ребенком. И прокляла этого позднего ребенка, за то, что он не родился мертвым и вообще родился.
— Как хочешь, — пожала плечами Юля и, кажется, решила оставить Ангелину в покое, она встала и, выбросив коробку, направилась к выходу с кухни, — если так и не надумаешь, оставь этот листочек мне, я сама ему позвоню…
— Ты в своем уме?! — зарычала Ангелина, — да ему лет сорок, ты ему в дочери годишься!
— Ну и что, — хмыкнула Юля, и добавила, чтобы еще позлить сестру, — можно подумать у меня таких не было…
Ангелина уже было, открыла рот, чтобы произнести ругательства в адрес сестры, но осеклась. Она знала, что это ничего не даст, а сделает только хуже. Слово за слово и они вообще разговаривать перестанут, как бывало не раз за те годы, которые они прожили вместе. Впрочем, нет, не так. За последние несколько лет. С тех пор, как на пороге их с Леонидом квартиры появилась тринадцатилетняя Юля с сумкой в руках и сказала, что больше не может оставаться дома. Ангелина не знала подробностей, но вариантов было два — либо Машу действительно выгнали, либо она сама ушла, измученная скандалами, которые не прекратились и после развода.
Ангелину это не волновало, она вздохнула облегченно, уехав с мужем в его родной город, и прекрасно понимала Машу, но только в этом. Она помнила сестру совсем другой, до отъезда — хрупкой тоненькой девочкой, носившей очки, учившейся играть на фортепиано, нервной и истеричной, но все же совсем другой. А может быть, сестра так и осталась жить с родителями, а эта девушка была чужим человеком, выдававшим себя за нее?
Впрочем, и Ангелину саму, наверное, подменили. И Леонида. Вполне вероятно, что у каждого человека есть двойник, и однажды он вдруг приходит и занимает место оригинала, только так можно объяснить чудовищные перемены, которые порой происходят с людьми.
Ангелина скомкала листок с телефоном, но выбрасывать его не спешила, спрятала в карман пиджака, накинутого на плечи и забыла о нем.
— Ну и подходящую ты погоду выбрала для прогулок, — ворчал Миша, держа над Наташей зонт и перешагивая очередную глубокую, как океан, лужу, но все его старания все равно были тщетными — они оба промокли до нитки, и вода уже хлюпала в кроссовках.
— Другой не подвернулось, — вздохнула Наташа, цепляясь за его мокрую и скользкую руку. Так они доковыляли до не менее мокрой лавочки в парке, уселись на нее.
На асфальте лопались гигантские пузыри в лужах и дождливое серое небо становилось все темнее и темнее. По соленому вкусу на щеках, Наташа поняла, что слезы сами собой текут из глаз, но из-за дождя этого было незаметно.
