Иосиф Гольман - Не бойся, я рядом
Парамонов, вспомнив стихотворение, вдруг подумал, что Ольге можно было бы его показать. Раз уж она такой ценитель его творчества.
Так с чего начались его невеселые воспоминания?
Как раз с Ольги.
И с мысли о риске родить такого же страдающего ребенка, как он сам.
Но Вовчик ведь не оказался больным. Наоборот, его жизнелюбия на семерых хватит.
Надо будет у Марка Вениаминовича спросить: можно ли было бы сегодня спасти Лидочку?
Хотя что он скажет? После десяти лет со смерти не его пациента.
За раздумьями Олег не заметил, как почти дошел до работы: две остановки метро – не такое уж великое расстояние, если привык ходить быстро.
У входа в издательство столкнулся с Ольгой. Или она опять его поджидала?
– Слушай, я хотела наедине еще раз сказать: ты ни о чем не волнуйся. Это все не твои дела. А то начнешь прокручивать и продумывать.
– Оль, я самостоятельно все прокручу и продумаю. Твою благородную позицию я уже воспринял.
А сам улыбается, глядя на нее и мысленно вытаскивая из вестибюля, обложенного серыми полированными мраморными плитами, на берег обмелевшего подмосковного озерца.
Ольга в ответ тоже разулыбалась – она, как и любой хороший редактор, больше верила интонации, чем словам.
Они вместе, проигнорировав лифт, начали подниматься на свой седьмой этаж.
14
Татьяна удивлялась сама себе.
Совсем недавно, пусть и в жутком стрессе, став невольной участницей ужасной драмы, бросилась в объятья незнакомого мужика.
И – себя-то не обманешь – даже некоторое, хоть и недолгое, время ожидала чего-то, что должно было бы перевернуть всю ее жизнь.
Иначе, наверное, несмотря на всю трагичность момента, все же не бросилась бы.
А вот он позвонил – как и обещал, честный малый, к тому же ружье его осталось у нее в машине – и никаких еканий сердца.
Просто человек, которому она не сумела спасти жизнь, но который, к счастью, не погиб.
Она рада за него.
И это, пожалуй, все.
Представить сейчас себя и его на одной кровати – только чувство смущения получается. Да чего там смущения – стыда кошмарного, Танька Лога привыкла называть вещи своими именами.
Хорошо, хоть малый попался понимающий, не требовал продолжения банкета.
Нет, ни о чем Логинова не жалеет. Что случилось, то случилось.
Если происшедшее помогло парню выжить, кто ее за это осудит?
Единственное, жалко Марконю. И зачем, дура, ему рассказала?
Но, видно, тоже было необходимо: она же не осознанно донос на себя сделала. Просто почувствовала необходимость сказать – и сказала.
А Марконю все равно жаль.
И вчера было жалко, когда он ей диван собирал.
Ее категорические отказы, особенно на фоне мгновенного и уж точно никак не объяснимого секса с несостоявшимся самоубийцей, для Маркони выглядели, наверное, тем более обидными.
Помешкав с минутку, набрала Марконин номер.
Когда тот ответил, вдруг поняла, что не знает, что сказать.
Набрала, потому что стало жалко Марконю.
А речь не придумала.
– Алло! – уже второй раз сказал профессор. Голос, обычно бархатистый приятный баритон, стал требовательно-недовольным.
– Это я, Марконь, – наконец просто сказала она.
– Танька? – сразу обрадовался Лазман.
– Да, – подтвердила та, лихорадочно синтезируя тему разговора.
– Случилось что? – слегка встревожился бывший муж.
– Нет, просто поболтать захотелось, – ничего так и не придумав, честно сказала она.
– Прогресс! – возликовал всегда желавший воссоединения Марконя. – Я ж говорил, все пройдет!
– Ну, так уж серьезно не надо, – охладила его бывшая жена. – Мы ж просто болтаем.
– Любая дорога начинается с первого шага, – серьезно заявил тот. Профессор обожал восточные мудрости.
Они и в самом деле поболтали на какие-то отвлеченные темы.
А потом Лазман, человек высочайшей ответственности, доложил Татьяне Ивановне, что ее самоубийца на прием так и не приходил.
Профессору было неприятно упоминать об этом неслучившемся пациенте. Не в силу его болезни, а из-за того, что рассказала ему об их странной встрече бывшая жена.
Но он готов был в любом случае выполнить свой врачебный долг.
Если бы, конечно, больной пришел.
– Как «не было»? – теперь удивилась Татьяна. – Он же перезвонил. Сказал, что был у тебя на приеме. И дальше будет ходить. И мы договорились, что он ружье свое заберет.
– Больше ни о чем не договорились? – прорвалась у Маркони обида.
Татьяна промолчала, и этого было достаточно, чтобы профессор пошел на попятную:
– Прости.
– Ничего, – забыла Логинова. – Мне просто странно очень. Олег Сергеевич каждый раз меня удивляет.
– Олег Сергеевич? – теперь уже удивился Лазман. – Журналист из научно-популярного журнала?
– Я не знаю, где он работает, – суховато ответила Татьяна. А про себя подумала: «Чего я-то обижаюсь? Бедный Марконя!»
– Точно, он, – сделал вывод профессор. – Как я сразу не догадался! Ему тяжело дался первый визит, поэтому зашел как журналист.
– Ты точно сможешь к нему спокойно относиться? – спросила бывшая жена. – Может, его лучше какому-нибудь твоему коллеге передать?
– Ты за меня переживаешь или за него? – вопросом ответил Марк Вениаминович.
– За тебя, Марконь, – честно сказала Логинова.
– Ну, тогда справлюсь, – гарантировал вновь окрыленный профессор.
И как в первый день, произнес слова, давно ставшие у него пожизненным рефреном:
– Я же доктор!
15
Звонок Лазмана был полной неожиданностью для Парамонова.
Во-первых, тем, что звонить и договариваться о встрече должен был журналист, а не интервьюируемый.
Во-вторых, первый вопрос профессора оказался странным: может ли Парамонов говорить спокойно, не стоит ли кто рядом с ним.
Получив утвердительный ответ, профессор предложил раскрывать столь волнующую тему на конкретном примере проблем самого Парамонова. Разумеется, не раскрывая имени больного. А потому было бы разумно – коли Парамонов журналист и редактор – предварительно попытаться самому сформулировать признаки своего заболевания.
Олег согласился, и вот теперь сидит перед чистым листом бумаги, то бишь экраном компьютера, и пытается структурировать и разложить по пунктам собственную пожизненную беду.
Ну, с начала, так с начала.
