Одиночество любимых - Григорий Васильевич Солонец
Дошли слухи и до трудяги Гриши: соседи слышали, как недавно учинил он Гале шумные разборки, во время которых громко упрекнул, что позорит она его перед людьми. И при этом что-то из посуды в сердцах разбил. Вот так вдребезги и семьи распадаются. Сначала супруги бьют фарфоровую посуду, потом, бывает, один одного, после чего на смену добрым чувствам приходит ненависть. С ней и делят в суде детей, квадратные метры да совместно нажитое имущество.
У Галины и Гриши до развода не дошло. Поостыли оба, да и Лидия Алексеевна, наверняка, вмешалась, образумила дочь. Может, супруги взяли на вооружение народную пословицу: худой мир лучше доброй ссоры. Да только не надо быть психологом, чтобы понять: в таких семейных баталиях не бывает победителя, обе стороны несут существенные потери. Симпатия, любовь, взаимное доверие в их числе.
Однажды встретились мы с Николаем в небольшой компании на рыбалке — знатной она получилась, как и сваренная на берегу уха. Отведав ее под водочку, уединились с одноклассником и как-то незаметно завели разговор за жизнь. Посетовали, согласившись, что далеко не всем судьбой предопределено встретить родственную душу, что сродни настоящему богатству и счастью. Когда же современная наука с ее невероятными технологическими возможностями изобретет чудо-прибор, вычисляющий координаты местонахождения своей второй половинки? За такое прорывное открытие не жалко и Нобелевской премии. Это же сколько миллионов семей стали бы жить в душевной гармонии, настоящей, а не суррогатной любви и счастье!
— Но ты же с Галей счастлив в браке? — как-то вырвалось у меня.
И по его тусклому, холодно-отстраненному взгляду я все понял. Даже неловко стало за бестактный вопрос.
— Не на той Гале я женился, — тихо, но меж тем, кажется, всей Вселенной с горечью признался школьный друг после задумчивого молчания. И как к успокоительному лекарству потянулся к сигарете. Затянувшись, через секунду грустным взором провел струйку выпущенного в направлении реки дыма.
— Родители с толку сбили. Они были категорически против нашей свадьбы. Говорили: «Сначала институт окончи, на ноги встань, а потом семьей да детьми обзаводись». Почему-то считали, что в большом городе я найду себе более достойную пару. Зачем только их послушал?!
— Может, не поздно еще все исправить? — осторожно спросил. — Правда, и у Галки, и у тебя дети…
— Вот именно! Как резать по живому? Я так не могу. Да и она тоже, мы говорили об этом.
…Так и по сей день живут порознь две родственные души, два любящих друг друга человека. Хотя могли быть одной семьей. Не судьба или ошибка молодости? Кто знает, если даже сам Всевышний не в курсе.
Прости меня, мама…
Это же сколько лет прошло с тех пор, как умерла мама, а Тамара во снах и наяву все видит ее живой, одиноко стоящей у калитки Дома престарелых с невинной, как у детей, улыбкой на устах. Ее взгляд — долгий, провожающий, всепрощающий, словно пытается соединить навсегда оборвавшуюся незримую родственную нить с самым, казалось бы, близким и дорогим на свете человеком — дочерью.
Такси увозило Тамару все дальше и, оглянувшись напоследок, она не смогла сдержать слез. Час назад, под роспись, как какую-то материальную ценность, она сдала в Дом престарелых свою неизлечимо больную мать, месяцы которой, как сказали врачи, сочтены.
Почему она так поступила? Неужели не было другого выхода?
До 70 лет, пока чувствовала себя более-менее сносно, мама жила в родной деревне, где ей каждая тропинка, каждый кустик был знаком и мил. Держала небольшое хозяйство: петуха Петю, хулигана и забияку, до того обнаглевшего, что уже не только кота Ваську заклевал, но и хозяйку однажды со спины атаковал, за что был посажен под замок и на голодный паек. Кормила еще трех курочек да непородистого Дружка, верного многолетнего охранника двора. Раньше, когда был жив хозяин, держали и коровку, ежедневно радовавшую свежим молочком, из которого получалась вкусная сметана. В хлеву рядом с ней стояла лошадь, вечная труженица, а в саду «прописалась» пасека, щедрая на мед. Пчелам там был рай, особенно в мае, когда цвели деревья. Куда только все подевалось, как и незаметно сбежавшее с годами здоровье? Благо, хоть детей — сына и дочку — успели до этой дурацкой перестройки бесплатно выучить, а то где бы они, потомственные крестьяне, тех долларов американских с мужем набрали.
Когда не стало хозяина, сахарный диабет с ревматизмом в могилу раньше отведенного Богом срока свели, Вера Трофимовна потужила несколько дней в опустевшей, ставшей вдруг такой просторной хате, сразу после войны собственноручно срубленной ее Павлом, да по-христиански и смирилась с потерей кормильца.
На годовщину смерти приехали в Березовку из Минска помянуть отца дети. Сын Петя с семьей на машине и Тома с ними. Не сложилась у дочки личная жизнь: муж попался никудышный, беспробудно пьет, бывает, под горячую руку и поколачивает. Она, видимо, смирилась уже, жалеет его, дурака несусветного, говорит, что без нее он совсем пропадет. «А по мне так туда ему и дорога, окаянному», — не раз мысленно и вслух при Тамаре чихвостила своего непутевого зятя мать. Она, конечно, по-своему права, давно надо было развестись и, не боясь худой молвы, начать новую жизнь. В сорок пять еще не поздно, но она с удивительным даже для женщины терпением, от одного запоя к другому, все надеялась, что сдержит муж слово, возьмется за ум. Ведь за такого горе-отца и детям стыдно…
А сколько денег на докторов, дипломированных и народных, из семейного кошелька ушло: никакое лечение не помогло, даже хваленое кодирование. Денег не жалко, лишь бы толк был. А так все коту под хвост: и трудовые рубли, и потраченное время, и нервы. Допился муженек до белой горячки, от которой зимой и скончался, хорошо хоть в больнице, а не под забором. Проводить в последний путь пришли одни собутыльники, да бездомный пес приплелся, которого умерший частенько хлебом подкармливал.
А
