Ржавчина - Виктория Юрьевна Побединская
Кырц, кырц.
Учитывая, что на голове больше ста тысяч волос, антидепрессантов ей хватит надолго.
Отец каждую неделю пишет Джули письма. Однажды я нахожу одно на ее кровати, и хотя знаю, что не должен, не могу остановиться, пока не дочитываю до конца.
Моя милая девочка,
Я знаю, как тебе больно, но ты приняла верное решение, расставшись с этим парнем. Их семья – змеиное логово, а все, чего я хочу – уберечь тебя. Ты ведь сама знаешь, эти отношения словно больной зуб. И как бы ты ни терпела, его все равно придется удалить. Иначе они принесут одни лишь страдания.
Я нахожусь здесь только по вине Майкла, и даже если мне удастся выбраться, случившееся не забудет никто – ни мы, ни они. Это конец нашей дружбы.
Прости, что так вышло. Но ты и сама знаешь, начать с чистого листа всегда проще, чем пытаться отбелить старый, замаранный ложью и предательством. Так избавься от него без сожалений. Я знаю, ты сильная и ты справишься.
Передай всем, что я вас люблю.
Папа.
Когда я заканчиваю читать, гнев накрывает с головой. Зачем заводить троих детей, чтобы вот так бросить их в кучу дерьма, заставив разбираться с проблемами самостоятельно?
Свернув листок, я швыряю его обратно на кровать и закрываю дверь. Ненавидя в этот момент каждого. Понимая, что жизнь наша трещит по швам, как свежий лед на озере, но в тайне надеясь, что у нас всех получится. Ведь не может не получиться, верно?
Я выбегаю во двор. Мама высаживает возле дома гортензию. Есть вещи, словно константа. Что-то краеугольное, пусть даже для других они кажутся глупостью. У нас это сад.
– Поможешь? – спрашивает она.
Когда мы жили в городе, я терпеть не мог возиться в земле. Теперь же по собственной воле таскаю грунт и удобрения.
Мы водружаем рядом с дверью большие глиняные горшки. Старой, едва работающей газонокосилкой подстригаем траву. Красим забор и потрескавшуюся от времени веранду и смотрим, что получилось.
– Ну вот, теперь это место даже на дом похоже.
Мамина улыбка слегка нервная, губы дрожат, а в глазах слезы, которые она изо всех сил пытается сдержать.
Вместо ответа я просто беру ее за руку.
***
В первый школьный день у Эйприл случаются неприятности. Ее дразнят из-за слишком ярких и дорогих вещей, и она расцарапывает лицо девчонке-задире. Мама наказывает ее, но потом запирается в комнате и плачет. Не потому, что разозлилась, – потому, что Эйприл такое поведение не свойственно. Мы все миротворцы, так говорил отец. И хотя его нет с нами, идеалы, посаженные, словно семена, продолжают прорастать, делая нас мишенью.
В психологии существует такое понятие – синдром высокого мака. Когда ни одному не позволяется быть лучше другого. Коробит даже не сам успех или отличие – униженность, которую создают те, кто набирает высоту. Поэтому самые высокие цветы в поле будут подрезаны по размеру остальных. А в Ржавом городе ножницы очень острые.
В тот день я выхожу в школу как обычно. Вот только ощущение чего-то недоброго не покидает. Дом наш стоит в конце одной из улиц, в отдалении от центра. Ходить приходится мимо стоящих плечом к плечу пятиэтажек, практически протискиваясь между ними. Возможно, где-то есть обходная тропинка, но я ее не вижу.
– Эй, ты, рыжий, – кто-то окликает меня, и я оборачиваюсь.
В тот день все кардинально изменилось. В тот день прежний Август О’Доннел был убит.
Глава 15. Август – прошлое
Ржавый город живет по своим законам. Здесь нет места жалости, слабости или милосердию. Каждый раз все случается по одному сценарию. Смеясь и свистя, вокруг какого-нибудь бедолаги смыкается круг. Его избивают до кровавых соплёй и сломанных рёбер, унижают и убивают морально. Швыряют на землю и бьют ногами. Кто-то один, если настроение с утра не задалось, или по очереди, так даже веселей. Его возят мордой по грязи в дождь и разбивают лицо в кровь об пыльную землю, когда сухо. Если совсем не свезло – об асфальт.
Зачем? Просто потому что он слабее, а слабым здесь не место. Ржавый город выдавливает их из себя словно инородное тело – быстро или медленно, кому как повезет, но всегда болезненно.
Сегодня этот бедолага в центре – я.
Я закрываю голову, покрепче стискивая зубы, пытаюсь перетерпеть боль, захлопнуть разум. Если отгородится, отрешиться от реальности, можно даже не тронуться умом. Но страшнее не физическая боль, а унижение. Когда тебя убивают морально.
Отец говорит, мы не такие, как они.
Мама снова плачет.
Анна убегает вверх по дороге и оборачивается, улыбаясь. Солнце играет бликами в ее волосах. Когда-то она называла меня своим добрым американским мальчиком.
Анна. Анна. Анна. Ее имя словно вытравлено в моих мыслях. Только её образ помогает не сойти с ума в этой адской карусели, когда ты попал между шестеренок и тебя медленно перемалывает.
Мне попадают ботинком по голове. Висок простреливает такой болью, что из глаз летят искры. Именно искры, не слезы. По крайней мере, я хочу в это верить. Почему-то в этот момент я вспоминаю старые мультфильмы, глупый кот гоняется за мышью. Тысяча серий о том, что он все равно ее не поймает. Идиот! Ему на голову падает кувалда, мышь смеется. Между кошачьих ушей, образуя знак бесконечности, кружатся звезды. Перед моими глазами тоже мельтешат созвездия. Ублюдки не соврали!
Последний удар по ребрам, плевок – один, второй, третий, и на сегодня все. Они уходят. Вот только я не могу подняться. Грудная клетка, руки, ноги, живот – по каждой части моего тела словно танк проехал. Я лежу на земле в куче жидкой грязи и тихо ненавижу всех вокруг. Ненавижу отца, ненавижу это место, но больше всего на свете я ненавижу себя.
– Эй, пацан!
Шаги. Я вздрагиваю. С каких пор я слышу каждый чертов шаг?
Сил сопротивляться уже нет. Но вместо очередного пинка незнакомец протягивает руку. Помогает подняться, а потом садится рядом на трубу и внимательно меня разглядывает. На вид ему около двадцати пяти. Красная куртка и такая же кепка. Вырядившись так, он явно не опасается, что за поворотом его кто-то встретит. Мне же на него даже смотреть стыдно. Я весь в грязи и крови, лица не видно.
– Тебя ведь уже не в первый раз бьют? – спрашивает он, прищурившись, и закуривает.
Я молча киваю. В Ржавом городе воистину любят новичков. Их
